II. ПОДРАЖАНИЕ И ТВОРЧЕСТВО

                            ДЕТСКОЕ ЧУТЬЕ ЯЗЫКА

     Если   бы   потребовалось   наиболее   наглядное,   внятное   для  всех
доказательство,  что  каждый  малолетний  ребенок есть величайший умственный
труженик   нашей   планеты,   достаточно   было   бы  приглядеться  возможно
внимательнее  к  сложной системе тех методов, при помощи которых ему удается
в  такое  изумительно  короткое  время  овладеть  своим родным языком, всеми
оттенками  его причудливых форм, всеми тонкостями его суффиксов, приставок и
флексий.
     Хотя  это  овладение речью происходит под непосредственным воздействием
взрослых,  все  же  оно  кажется  мне  одним  из  величайших  чудес  детской
психической жизни.
     Раньше  всего  необходимо заметить, что у двухлетних и трехлетних детей
такое  сильное  чутье  языка,  что  создаваемые  ими слова отнюдь не кажутся
калеками  или уродами речи, а, напротив, очень метки, изящны, естественны: и
"сердитки", и "духлая", и "красавлюсь", и "всехный".
     Сплошь  и  рядом  случается,  что ребенок изобретает слова, которые уже
есть в языке, но неизвестны ни ему, ни окружающим.
     На  моих  глазах  один  трехлетний  в Крыму, в Коктебеле, выдумал слово
пулять  и  пулял  из  своего  крошечного  ружья  с  утра  до  ночи,  даже не
подозревая  о  том,  что  это  слово  спокон  веку  существует  на  Дону,  в
Воронежской  и  Ярославской  областях*.  В  известной  повести  Л.Пантелеева
"Ленька  Пантелеев"  ярославская  жительница  несколько  раз говорит: "Так и
пуляют, так и пуляют!"
     ______________
     *  В.И.Даль,  Толковый  словарь живого великорусского языка, т. III, М.
1955, стр. 538. А.В.Миртов, Донской словарь, 1929, стр. 263.

     Другой   ребенок   (трех  с  половиною  лет)  сам  додумался  до  слова
никчемный.
     Третий,  неизвестного  мне возраста, изобрел слова обутки и одетки (это
было  в  черноморской  степи  под  Одессой),  совершенно  не зная о том, что
именно  эти  два  слова  точно  в  таком  же  сочетании существуют в течение
столетий  на  севере,  в Олонецком крае. Ведь не читал же он этнографических
сборников  Рыбникова,  записавшего некую фольклорную сказку, где были, между
прочим, такие слова: "Получаю по обещанию пищу, обутку и одетку"*.
     ______________
     * Песни, собранные П.Н.Рыбниковым, т. III, М. 1910, стр. 177.

     Самая  эта  двучленная  формула  "обутка  и одетка" была самостоятельно
создана  ребенком  на  основании  тех языковых предпосылок, которые даны ему
взрослыми.
     - Ах ты, стрекоза! - сказала мать своей трехлетней Ирине.
     - Я не стрекоза, а я людь!
     Мать  сначала  не поняла этой "люди", но потом случайно обнаружила, что
за  тысячу километров, на Урале, человек издавна называется "людью". Там так
и говорят:
     - Ты что за людь?*
     ______________
     *  Даль  приводит  это слово как старинное (Толковый словарь, т. II, М.
1955, стр. 284).

     Таким  образом,  ребенок  порою  самостоятельно  приходит к тем формам,
которые создавались народом в течение многих веков.
     Чудесно  овладевает  детский  ум  методами, приемами, формами народного
словотворчества.
     Даже   те   детские   слова,   которых   нет  в  языке,  кажутся  почти
существующими:  они  могли  бы быть, и только случайно их нет. Их встречаешь
как  старых  знакомых,  как  будто  уже  слышал  их  когда-то.  Легко  можно
представить   себе   какой-нибудь  из  славянских  языков,  где  в  качестве
полноправных слов существуют и сердитки, и никовойный, и всехный.
     Или,  например,  слово  нырьба.  Ребенок создал его лишь потому, что не
знал  нашего  взрослого  слова  "ныряние".  Купаясь в ванне, он так и сказал
своей матери:
     - Мама, скомандуй: "К нырьбе приготовиться!"
     Нырьба  -  превосходное  слово,  энергичное, звонкое; я не удивился бы,
если  бы  у  какого-нибудь  из  славянских  племен оказалось в живом обиходе
слово  нырьба,  и кто скажет, что это слово чуждо языковому сознанию народа,
который  от  слова  ходить создал слово ходьба, от слова косить - косьба, от
слова стрелять - стрельба и т.д.
     Мне сообщили о мальчике, который сказал своей матери.
     - Дай мне нитку, я буду нанитывать бусы.
     Так осмыслил он слова "нанизывать на нитку".
     Услыхав  от  какого-то  мальчика,  будто  лошада  копытнула  его, я при
первом  удобном  случае  ввернул  эти  слова  в  разговор  с  моей маленькой
дочерью.  Девочка  не  только сразу поняла их, но даже не догадалась, что их
нет в языке. Эти слова показались ей совершенно нормальными.
     Да  они  такие  и есть - порою даже "нормальнее" наших. Почему, в самом
деле,  ребенку  говорят о лошади - лошадка? Ведь лошадь для ребенка огромна.
Может  ли  он  звать  ее  уменьшительным  именем?  Чувствуя всю фальшь этого
уменьшительного,   он  делает  из  лошадки  -  лошаду,  подчеркивая  тем  ее
громадность.
     И  это  у  него  происходит  не  только  с  лошадкой:  подушка для него
зачастую - подуха, чашка - чаха, одуванчик - одуван, гребешок - гребёх.
     - Мама, смотри, петух без гребеха.
     - Уй, какую мы нашли сыроегу!
     - В окне на Литейном вот такая игруха!
     Сын  профессора А.Н.Гвоздева называл большую ложку - лога, большую мышь
- мыха:
     - Дай другую логу!
     - Вот какая мыха!
     Пушку называл он - пуха, балалайку - балалая*.
     ______________
     *  А.Н.Гвоздев,  Вопросы  изучения  детской речи (глава "Формирование у
ребенка грамматического строя русскою языка"), М. 1961, стр. 312 и 327.

     Наташа Шурчилова мамины босоножки зовет: босоноги.
     Во  всех  этих  случаях  ребенок  поступает  точно так же, как поступил
Маяковский, образуя от слова щенок форму щен:

                Изо всех щенячьих сил
                Нищий щен заголосил.

                          НЕОСОЗНАННОЕ МАСТЕРСТВО

     Переиначивая   наши  слова,  ребенок  чаще  всего  не  замечает  своего
словотворчества   и   остается  в  уверенности,  будто  правильно  повторяет
услышанное.
     Это  впервые  поразило меня, когда четырехлетний мальчишка, с которым я
познакомился  в  поезде, стал назойливо просить у меня, чтобы я позволил ему
повертеть тормозило.
     Он  только  что  услышал  слово  тормоз  - и, думая, что повторяет его,
приделал к нему окончание ило.
     Это  ило  было  для  меня  откровением:  такой крохотный мальчик, а как
тонко   почувствовал,   что   здесь   необходим  суффикс  "л",  показывающий
орудийность,  инструментальность  предмета. Мальчик словно сказал себе: если
то,  чем  шьют,  называется  шило, а то, чем моют, - мыло, а то, чем роют, -
рыло, а то, чем молотят, - молотило, значит, то, чем тормозят, - тормозило.
     Одно  это  слово  свидетельствовало,  что  в  уме у ребенка произведена
такая  четкая  классификация суффиксов по разрядам и рубрикам, которая и для
согревшего ума представляла бы немалые трудности.
     И  эта классификация показалась мне тем более чудесной, что сам ребенок
даже не подозревает о ней.
     Такое  неосознанное  словесное  творчество - один из самых изумительных
феноменов детства.
     Даже  те  ошибки,  которые  нередко  случается  делать ребенку при этом
творческом  усвоении  речи,  свидетельствуют  об  огромности совершаемой его
мозгом работы по координации знаний.
     Хотя  ребенок  и  не  мог  бы  ответить,  почему он называет почтальона
почтаником,   эта   реконструкция   слова   свидетельствует,  что  для  него
практически   вполне   ощутима  роль  старорусского  суффикса  ник,  который
характеризует  человека  главным  образом  по  его профессиональной работе -
пожарник,  физкультурник,  сапожник,  колхозник,  печник. Называя почтальона
почтаником,  ребенок  включил  свой  неологизм в разряд этих слов и поступил
вполне  правильно,  потому что если тот, кто работает в саду, есть садовник,
то  работающий  на почте есть и вправду почтаник. Пусть взрослые смеются над
почтаником.  Ребенок  не  виноват,  что  в грамматике не соблюдается строгая
логика.   Если   бы   наши   слова  были  созданы  по  какому-нибудь  одному
прямолинейному   принципу,   детские  речения  не  казались  бы  нам  такими
забавными, они нередко "вернее" грамматики и "поправляют" ее.
     Конечно,  чтобы  воспринять  наш  язык, ребенок в своем словотворчестве
копирует  взрослых.  Дико  было бы думать, что он в какой бы то ни было мере
создает наш язык, изменяет его грамматический строй, его словарный состав.
     Сам  того  не  подозревая,  он направляет все свои усилия к тому, чтобы
путем  аналогий  усвоить  созданное  многими  поколениями  взрослых языковое
богатство.
     Но  применяет  он эти аналогии с таким мастерством, с такой чуткостью к
смыслу  и  значению тех элементов, из которых слагается слово, что нельзя не
восхищаться  замечательной  силой  его сообразительности, внимания и памяти,
проявляющейся в этой трудной повседневной работе.
     Малейший  оттенок  каждой  грамматической  формы угадывается ребенком с
налету,  и, когда ему понадобится создать (или воссоздать в своей памяти) то
или  иное  слово,  он  употребляет  именно тот суффикс, именно то окончание,
которые  по сокровенным законам родного языка необходимы для данного оттенка
мысли и образа.
     Когда  трехлетняя  Нина впервые увидела в саду червяка, она зашептала в
испуге:
     - Мама, мама, какой ползук!
     И  этим  окончанием ук великолепно выразила свое паническое отношение к
чудовищу.   Не   ползеныш,  не  ползушка,  не  ползунчик,  не  ползатель,  а
непременно   ползук!   Конечно,  этот  ползук  не  изобретен  ребенком.  Тут
подражание  таким  словам,  как  жук и паук. Но все же замечательно, что для
данного  корня  маленький  ребенок  в  один  миг  отыскал  в  своем арсенале
разнообразных морфем именно ту, которая в данном случае наиболее пригодна.
     Двухлетняя  Джаночка,  купаясь  в  ванне и заставляя свою куклу нырять,
приговаривала:
     - Вот притонула, а вот и вытонула!
     Только  глухонемой не заметит изысканной пластики и тонкого смысла этих
двух  слов.  Притонуть  не  то  что утонуть, это - утонуть на время, чтобы в
конце концов вынырнуть.
     А  трехлетний  Юра,  помогая  своей матери снарядить маленького Валю на
прогулку,  вытащил  из-под кровати Валины ботинки, калоши, чулки и гамаши и,
подавая, сказал:
     - Вот и все Валино обувало!
     Одним  этим  общим  словом  "обувало"  он  сразу  обозначил  все четыре
предмета, которые имели отношение к обуви.
     Так  же выразительно великолепное слово брызгань, сочиненное пятилетним
мальчишкой:
     - Мы хорошо купались. Такую брызгань подняли!
     Такое  же  чутье языка проявил тот деревенский ребенок пяти с половиною
лет,   который,   услышав,   что  взрослые  называют  букварь  учебником,  и
воображая,  что  в  точности  воспроизводит  их  термин,  назвал эту книгу -
"учило":  очевидно,  учило (как "точило", "молотило", "зубило" и проч.) есть
для  него  орудие  ученья.  А  суффикс  ник  ускользнул  от ребенка, так как
никакой  аналогии  с  "умывальником",  "кустарником",  "чайником" он в слове
"учебник" не мог отыскать.
     Другой  ребенок,  назвавший солонку сольницей, тоже был более чем прав:
если  вместилище  чая  -  чайница,  а  вместилище  сахара  -  сахарница,  то
вместилище соли никак не солонка, а сольница.
     Здесь  опять-таки  речь ребенка совпадает с народной, ибо, оказывается,
слово  сольница  так  же  широко  распространено  в  деревнях,  как  пулять,
картоха,  обородеть  и другие слова, которые у меня на глазах самостоятельно
создавали  трехлетние  дети, воспитавшиеся вдали от влияний "простонародной"
речи.
     Кстати  отмечу,  что  такие  созданные  ребенком  слова,  как "одуван",
"сыроега", "смеяние", существуют кое-где и в народе*.
     ______________
     *  В.И.Даль,  Толковый  словарь, т. II, М. 1955, стр. 574 и т. IV, стр.
242, 376.

     Вообще  мне  кажется,  что начиная с двух лет всякий ребенок становится
на  короткое  время  гениальным лингвистом, а потом, к пяти-шести годам, эту
гениальность  утрачивает.  В  восьмилетних  детях ее уже нет и в помине, так
как  надобность  в  ней  миновала:  к  этому  возрасту ребенок уже полностью
овладел   основными  богатствами  родного  языка.  Если  бы  такое  чутье  к
словесным  формам  не  покидало ребенка по мере их освоения, он уже к десяти
годам  затмил  бы  любого  из  нас  гибкостью  и  яркостью речи. Недаром Лев
Толстой, обращаясь ко взрослым, писал:
     "[Ребенок]  сознает законы образования слов лучше вас, потому что никто
так часто не выдумывает новых слов, как дети"*.
     ______________
     * Л.Н.Толстой, Полн. собр. соч., т. VIII, М. 1936, стр. 70.

     Взять  хотя  бы  слово  "еще",  принадлежащее  к категории неизменяемых
слов.  Помимо  глагола  "ещёкать",  о  котором  у  нас речь впереди, ребенок
умудрился  произвести  от  слова  "еще"  существительное, которое и подчинил
законам склонения имен.
     Двухлетнюю Сашу спросили:
     - Куда ты идешь?
     - За песочком.
     - Но ты уже принесла.
     - Я иду за ещём.
     Конечно,  когда мы говорим о творческой силе ребенка, о его чуткости, о
его  речевой гениальности, мы, хотя и не считаем этих выражений гиперболами,
все  же  не  должны  забывать, что (как уже сказано выше) общей основой всех
названных   качеств   является  подражание,  так  как  всякое  новое  слово,
создаваемое  ребенком,  творится  им  в соответствии с нормами, которые даны
ему взрослыми.
     Но  копирует  он  взрослых  не  так  просто  (и  не  так послушно), как
представляется   иным   наблюдателям.  Ниже,  в  разделе  "Анализ  языкового
наследия   взрослых",   будет   приведено   достаточное  количество  фактов,
доказывающих,  что в свое восприятие речи ребенок уже с двухлетнего возраста
вносит критическую оценку, анализ, контроль.
     Свои  языковые и мыслительные навыки ребенок приобретает лишь в общении
с другими людьми.
     Только  это общение и делает его человеком, то есть существом говорящим
и  думающим.  Но  если  бы  общение  с другими людьми не выработало в нем на
короткое  время  особую,  повышенную  чуткость к речевому материалу, который
дают  ему  взрослые,  он  остался  бы  до конца своих дней в области родного
языка иностранцем, бездушно повторяющим мертвые штампы учебников.
     В  старину  мне  случалось  встречаться  с детьми, которым по различным
причинам  (главным  образом  по  прихоти  богатых  родителей)  навязывали  с
младенческих лет словарь и строй чужого языка, чаще всего французского.
     Эти  несчастные дети, с самого начала оторванные от стихии родной речи,
не  владели  ни  своим,  ни  чужим  языком.  Их  речь  в  обоих случаях была
одинаково  анемична, бескровна, мертвенна - именно потому, что в возрасте от
двух до пяти их лишили возможности творчески освоить ее.
     Тот,  кто  в  раннем детстве на пути к усвоению родной речи не создавал
таких  слов,  как  "ползук",  "вытонуть",  "притонуть",  "тормозило" и т.д.,
никогда не станет полным хозяином своего языка.
     Конечно,  многие  неологизмы ребенка нередко свидетельствуют лишь о его
неспособности  освоить  на  первых  порах  те  или  иные  отклонения от норм
грамматики,   свойственные  общепринятой  речи.  Иное  "созданное"  ребенком
речение,  кажущееся нам таким самобытным, возникло, в сущности, лишь потому,
что   ребенок   слишком  прямолинейно  применяет  к  словам  эти  нормы,  не
догадываясь  ни  о  каких  исключениях.  Все  это  так.  И, однако, для меня
несомненна огромная речевая одаренность ребенка.
     Она  заключается  не  только  в  классификации  окончаний,  приставок и
суффиксов,   которую  он  незаметно  для  себя  самого  производит  в  своем
двухлетнем  уме,  но  и в той угадке, с которой он при создании нового слова
выбирает  для  подражания необходимый ему образец. Самое подражание является
здесь творческим актом.
     Еще К.Д.Ушинский писал:
     "Невольно  удивляетесь  чутью,  с которым он [ребенок. - К.Ч.] подметил
необычайно   тонкое   различие   между  двумя  словами,  по-видимому,  очень
сходными...  могло ли бы это быть, если бы ребенок, усваивая родной язык, не
усваивал  частицы  той  творческой  силы,  которая  дала  народу возможность
создать  язык?  Посмотрите,  с  каким  трудом приобретается иностранцем этот
инстинкт  чужого  языка;  да  и  приобретается  ли  когда-нибудь вполне? Лет
двадцать  проживет  немец в России и не может приобресть даже тех познаний в
языке, которые имеет трехлетнее дитя!"*
     ______________
     * К.Д.Ушинский, Родное слово, Собр. соч., т. II, М. 1948, стр. 559.

                            ВЕЛИЧАЙШИЙ ТРУЖЕНИК

     Страшно   подумать,   какое   огромное  множество  грамматических  форм
сыплется  на  бедную  детскую  голову,  а  ребенок  как  ни  в чем не бывало
ориентируется   во  всем  этом  хаосе,  постоянно  распределяя  по  рубрикам
беспорядочные  элементы  услышанных  слов  и  при этом даже не замечая своей
колоссальной работы.
     У  взрослого  лопнул бы череп, если бы ему пришлось в такое малое время
усвоить  то  множество  грамматических  форм,  которые  так легко и свободно
усваивает  двухлетний лингвист. И если изумителен труд, выполняемый им в это
время,  еще  изумительнее  та  беспримерная легкость, с которой он этот труд
выполняет.
     Поистине  ребенок  есть  величайший  умственный труженик нашей планеты,
который, к счастью, даже не подозревает об этом.
     Я  только  что  сказал,  что,  по  моим  наблюдениям,  к  восьмилетнему
возрасту  у  ребенка такое изощренное чутье языка притупляется. Но отсюда не
следует,  что  его  речевое  развитие  в какой бы то ни было мере терпит при
этом   ущерб.   Напротив:   лишившись   недавней  способности  создавать  те
своеобразные  словесные  формы, о которых мы говорили, он сторицей возмещает
утрату новыми ценными качествами своего языкового развития.
     "В  это  время,  - говорит профессор А.Н.Гвоздев, - ребенок уже в такой
мере  овладевает  всей  сложной  системой  грамматики, включая самые тонкие,
действующие    в    русском    языке    закономерности   синтаксического   и
морфологического  порядка,  а  также  твердое  и  безошибочное использование
множества  стоящих особняком единичных явлений, что усваиваемый русский язык
становится   для  него  действительно  родным.  И  ребенок  получает  в  нем
совершенное орудие общения и мышления"*.
     ______________
     * А.Н.Гвоздев, Вопросы изучения детской речи, М. 1961, стр. 466.

     Конечно,  это  так.  В  этом нельзя сомневаться. Лингвистическая работа
ребенка  переходит теперь на новые рельсы. Использовав результаты, добытые в
предыдущий  период,  ребенок вооружается для более сложного и многообразного
речевого общения.
     Это  очевидно  для  всякого,  кто,  например,  с  достаточным вниманием
изучит   умственные  навыки  школьников,  недавно  вышедших  из  дошкольного
возраста.
     Период  словотворчества  остался  у них позади, но знание родного языка
уже  прочно завоевано ими. Теперь, на пороге школы, перед ними новая задача:
осознать  и  осмыслить  теоретически  то, что в возрасте от двух до пяти они
инстинктивно  узнавали  на  практике.  С этой труднейшей задачей справляются
они  превосходно,  чего не могло бы случиться, если бы на восьмом году жизни
их речевая одаренность угасла совсем.
     Это  справедливо,  -  но  только отчасти. Незыблемым остается тот факт,
что  процесс  овладения речью совершается наиболее быстрыми темпами именно в
возрасте  от  двух  до  пяти.  Именно  в  этот  период  в  мозгу  у  ребенка
производится  наиболее  интенсивная  выработка  генерализации грамматических
отношений.  Механизм  этой  выработки до такой степени целесообразен и мудр,
что  невольно  назовешь  "гениальным  лингвистом" того малыша, ум которого в
течение  такого  короткого  времени  систематизирует  столько грамматических
схем.
     Уже  давно  установлено, что в возрасте около года запас слов у ребенка
исчисляется  единицами;  к концу второго года достигает двухсот пятидесяти -
трехсот  слов,  а  к  концу  третьего года доходит до тысячи, то есть сразу,
всего  в  один  год,  ребенок  утраивает  свой  словарный  запас, после чего
накопление  слов  происходит  уже  более  медленно*.  То  же  относится  и к
грамматическим  формам,  которыми  овладевает  в ту пору ребенок. Когда-то я
попробовал  сделать  приблизительный подсчет этих форм. У меня их получилось
не  меньше  семидесяти.  И  все эти "генерализаторы", образующиеся в мозгу у
ребенка  раз  навсегда,  на  всю  жизнь, возникают в наибольшем количестве в
возрасте  от  трех  до  четырех,  когда  лингвистическая одаренность ребенка
проявляется с особенной силой.
     ______________
     *  Эти  цифры  я  заимствую  из  статьи  А.П.Семеновой "Психологический
анализ   понимания   аллегорий,   метафор   и  сравнений".  "Ученые  записки
Ленинградского  педагогического  института  имени  А.И.Герцена", т. 35, стр.
180.

V. ЗАВОЕВАНИЕ ГРАММАТИКИ

                              ЗА-ВЫ-НА-РАС-ОБ

     - Смотри, как налужил дождь!

     - Ой, какой пузырь я выпузырила!

     - Дай мне распакетить пакеты.

     - На тебе кочергу, покочергай.

     - Собака пасть разинула, а потом зазинула.

     - Ах, как обснегилась улица!

     - Видишь, как я хорошо приудобился.

     - Погоди, я еще не отсонилась.

     - Мама сердится, но быстро удобряется.

     - Весь мост залошадило.

     - На что это ты так углазилась?

     В  этих глаголах меня особенно восхищают приставки, виртуозно придающие
каждому слову именно тот оттенок экспрессии, какой придает им народ.
     Они  показывают,  как чудесно ощущает ребенок назначение этих маленьких
за,  вы,  у,  на,  рас,  об  и  т.д.  Углазиться,  выпузырить,  распакетить,
задверить,  натабачить, приудобиться, обснегиться - здесь ребенок никогда не
ошибется.  Он  уже  в  два  с половиною года великолепно распоряжается всеми
префиксами.
     Когда  Юрику  Б.  не понравилось, что за ужином его мать посолила яйцо,
он закричал:
     - Высоли обратно!
     А  другой  мальчишка,  долго  корпевший над каким-то бумажным изделием,
вдруг проговорил, торжествуя:
     - Трудился, трудился, и вытрудил пароходик!
     Таких примеров можно привести очень много:
     - Никак не могу распонять, что нарисовано на этой картинке.
     - Я помнил, помнил, а потом отпомнил.
     - Мама, отпачкай мне руку!
     - Заразился, а потом отразился (выздоровел).
     - Папа,  уже  расгащивается!  -  крикнула  отцу  пятилетняя дочь, когда
гости, пришедшие к матери, стали понемногу расходиться.
     Расгащивается!  Одним  этим  смелым,  внезапно сотворенным глаголом она
обнаружила  такое  гениальное  чутье  языка,  какому  мог  бы позавидовать и
Гоголь.
     Все  эти  приставки  придают  русской речи столько богатейших оттенков.
Чудесная  ее  выразительность в значительной мере зависит от них. Прикурить,
закурить,  выкурить,  раскурить,  накурить, обкурить, прокурить, перекур - в
этом разнообразии приставок таится разнообразие смыслов.
     И  разве  не  изумительно,  что ребенок уже на третьем году своей жизни
вполне  овладевает  всем  этим  обширным  арсеналом  приставок и великолепно
угадывает  значение  каждой  из  них. Взрослый иностранец, хотя бы он изучал
наш  язык  много  лет, никогда не достигнет такой виртуозности в обращении с
этими  частицами  слов,  какую  проявляет двухлетний ребенок, бессознательно
воспринимающий от предков систему их языкового мышления.
     Эту  виртуозность,  как  мы  только  что  видели, обнаружила двухлетняя
Джаночка, когда она сказала свою бессмертную фразу про куклу:
     - Вот притонула, а вот и вытонула!
     Ни  в  чем не сказывается с такой очевидностью лингвистическая чуткость
и  одаренность  ребенка,  как  именно  в  том, что он так рано постигает все
многообразные  функции,  выполняемые  в родном языке каждой из этих мелких и
незаметных частиц.
     Ребенок  впервые  очутился  на даче. На соседних дачах и справа и слева
лают весь вечер собаки. Он с удивлением спрашивает:
     - Что это там за перелай такой?
     Этот   перелай   (по   аналогии   со   словами  перекличка,  переписка,
перебранка,  перепляс,  перезвон)  отлично  изобразил  то  явление,  которое
подметил   ребенок:   прерывистость  и  "обоюдность"  собачьего  лая.  Чтобы
объяснить  "перелай" иностранцу, пришлось бы прибегнуть к такой многословной
описательной  речи:  лают  две  собаки  (или  больше) с двух противоположных
сторон,  причем  не  сразу,  а  попеременно  - едва умолкает одна, тотчас же
принимается лаять другая: перелай.
     Вот  сколько  понадобилось  бы  слов,  чтобы  выразить  то, что ребенок
высказал единственным словом с короткой приставкой.
     Сравни у Маяковского:

                Это, Кися, не "переписка"!
                Это только всего переПИСК*.
     ______________
     * "Литературное наследство", т. 65, М. 1958, стр. 129.

                               ЛЬЗЯ И НЕЛЬЗЯ

     Любопытная  особенность  детских приставок: они никогда не срастаются с
корнем.  Ребенок  отрывает  их  от  корня  и легче и чаще, чем взрослые. Он,
например, говорит:
     - Я сперва боялся трамвая, а потом вык, вык и привык.
     Он  не  сомневается  в  том,  что  если есть "привык", то должно быть и
"вык".
     То же и с частицами отрицания.
     Скажешь,  например,  малышу:  "Ах,  какой  ты  невежа!",  а  он:  "Нет,
папочка,  я  вежа,  я  вежа!"  Или:  "Ты такой неряха", а он: "Ладно, я буду
ряха!"
     Бабушка Ани Кокуш сказала ей с горьким упреком:
     - Ты недотёпа.
     Аня со слезами:
     - Нет, дотёпа, дотёпа!
     И вот восклицание Мити Толстого перед клеткой зоосада:
     - Ай, какие обезьяны уклюжие!*
     ______________
     *  Ср.  у  Полежаева: "И уклюжистые бары" (А.И.Полежаев, Стихотворения,
М. 1933, стр. 323) и у Игоря Северянина: "Ты послушай меня, мой уклюжий..."

     У  взрослых  отрицание  не  чаще  всего  прирастает к корням. Я впервые
подумал об этом, когда услышал такой разговор малышей:
     - Не плачь, он ударил нечаянно.
     - Нет, чаянно, чаянно, я знаю, что чаянно!
     Есть  целая  категория  слов,  не  существующих во "взрослом" языке без
отрицания.   Таково,  например,  слово  ожиданный.  Без  приросшего  к  нему
отрицания  оно  в новейшей литературе уже не встречается. Стандартной формой
стало: "неожиданный", но в прежнее время мы то и дело читали:
     "Ожиданное скоро сбылось..." (Щедрин).
     "Вместо ожиданной знакомой равнины..." (Тургенев).
     Некрасов в 1870 году ввел это слово в поэму "Дедушка":

                Вот наконец приезжает
                Долго ожиданный дед, -

но  в  первом  же  издании  той книги,  где  была  вторично  напечатана  эта
поэма, счел необходимым изменить всю строку:

                Вот наконец приезжает
                Этот таинственный дед*.
     ______________
     *  Н.А.Некрасов,  Полн.  собр.  соч. и писем, т. III, М. 1949, стр. 8 и
422.

     Дети  не  одобрили бы этой поправки. Ибо слово "ожиданный" живо для них
и сейчас.
     Лет двадцать назад я подслушал такой диалог:
     - Отстань, я тебя ненавижу.
     - Я тебя тоже не очень навижу.
     И то же самое довелось мне услышать недавно:
     - Мама, я не могу навидеть пенки*.
     ______________
     *   То   же  и  в  неизданном  дневнике  Ф.Вигдоровой:  "Мама,  ты  нас
ненавидишь, а мне надо, чтобы ты нас навидела". Там же есть слово "чаянно".

     Словом,  дети и знать не желают этого нерасторжимого сращения приставки
и  корня;  и попробуйте скажите трехлетнему Юре, что он говорит нелепости, -
он запальчиво ответит: "Нет, лепости!"
     Вообще всякое "не" обижает детей:
     - Ненаглядная ты моя!
     - Нет, наглядная!
     Я сказал на Кавказе двухлетнему загорелому малышу:
     - Ух, какой ты стал негритенок.
     - Нет, я гритенок, гритенок.
     Неустанно  вникая  в  структуру  всякого  сложного  слова,  дети  часто
воскрешают  в  своих  речах  то  далекое  прошлое,  когда еще не наблюдалось
такого  сращения служебных частиц и корней. От слова "лепости" так и пахнуло
стариной, когда лепым называлось ладное, гармоничное, стройное.
     Вспомним:  "Не  лепо ли ны бяшеть, братие" в "Слове о полку Игореве", а
также: "У людей-то в дому чистота, лепота" - в "Песнях" Некрасова (1866).
     Другое  старинное  слово  я слышал от детей много раз, когда говорил им
"нельзя". Они отвечали: "Нет, льзя". И это льзя напоминало Державина:

                Льзя ли розой не назвать?

     Льзя,  лепый,  вежа, чаянно - эти старинные слова умерли лет полтораста
назад,  и ребенок, не подозревая об этом, воскрешает их лишь потому, что ему
неизвестна  их  неразрывная  спайка с частицей "не", установившаяся в давней
традиции.  Он  вообще  не знает никаких исключений из общего правила, и если
эти  исключения относятся к позднейшей эпохе, то, игнорируя их, он тем самым
возвращает  словам  их  забытый  смысл.  Помню возглас одного четырехлетнего
воина:
     - Я пленил Гаврюшку, а он убежал!
     Пленил, то есть взял в плен.
     Это  архаическое  слово  почти  совсем  забыто  в нашей речи, и если мы
употребляем  его,  то  чаще  всего  в  переносном  смысле ("она пленила меня
красотой"),   а   ребенок   вернул   ему   его  прямое  значение,  оглаголив
существительное "плен".
     Таким  же  архаистом  поневоле оказался малыш, закричавший своему брату
во время игры:
     - Я тебе приказываю, - значит, я твой приказчик!
     В  старину приказчиком был действительно тот, кто приказывал, а не тот,
кто  подчинялся  приказам.  Ребенок  -  по  аналогии  со  словами "указчик",
"заказчик" - возвратил "приказчику" его утраченную руководящую роль.

                                  ОН И ОНА

     Замечательна  чуткость  ребенка  к  родовым  окончаниям  слов. Здесь он
особенно часто вносит коррективы в нашу речь.
     - Что ты ползешь, как черепаха? - говорю я трехлетнему мальчику.
     Но  он  уже  в  три  года  постиг,  что мужскому роду не пристало иметь
женское окончание "а":
     - Я не черепаха, а я черепах.
     Вера  Фонберг пишет мне из Новороссийска о следующем разговоре со своим
четырехлетним сыном:
     - Мама, баран - он?
     - Он.
     - Овца - она?
     - Она.
     - А почему папа - он? Надо бы пап, а не папа.
     Другой такой же грамматический протест:
     - Мама, у меня на пальце царап!
     - Не царап, а царапина.
     - Это у Муси если, - царапина, а я мальчик! У меня царап!
     От четырехлетней Наташи Жуховецкой я слышал:
     - Пшеница - мама, а пшено - ее деточка.
     О   такой  же  классификации  родовых  окончаний,  произведенной  одним
дошкольником, мне сообщают из Вологды:
     - Синица - тетенька, а дяденька - синиц.
     - Женщина - русалка. Мужчина - русал.
     Начинают играть:
     - Я буду барыня, ты, Таня, слуга, а Вова будет слуг.
     Позже,  к  семилетнему  возрасту, дети начинают подмечать с удивлением,
что  в русской грамматике слова одной и той же категории бывают и мужского и
женского рода:
     - Мам! Москва - она, и Пенза - она. Ростов - он, Смоленск - он*.
     ______________
     * А.Н.Гвоздев, Вопросы изучения детской речи, М. 1961, стр. 330.

     Когда  отец  Алены Полежаевой укоризненно сказал ей: "Ляля - бяка", она
тотчас же от этого женского рода образовала мужской:
     - Папа - бяк! Папа - бяк! Папа - бяк!
     - Папа,  ты мужчин! - говорит Наташа Маловицкая, так как с окончанием а
у  нее  связано  представление  о  женщинах.  Это  представление в некоторой
степени   свойственно   также   взрослым.   Недаром  в  народе  говорят:  "с
мальчишкой", "с дедушкой".
     Трехлетний Вова играет в уголке:
     - Бедный ты зайчонок... Тебя пьяниц сбил...
     Очевидно,   для  его  языкового  сознания  только  женщина  может  быть
пьяницей.

                              "КЛЕВАЧИЙ ПЕТУХ"

     На  предыдущих  страницах  мы говорили главным образом о той любопытной
структуре,  которую  малолетние  дети  придают  глаголам  и существительным.
Имена  прилагательные сравнительно редко встречаются в речи детей. Но даже в
том  небольшом их числе, которое удалось мне собрать в течение очень долгого
времени, тоже явственно выразилось присущее детям чутье языка:
     - Червячее яблоко.
     - Жмутные туфли.
     - Взбеситая лошадь.
     - Дочкастая мамаша.
     - Зоопарченный сторож.
     - Гроз и тельный палец.
     - Пугательные сказки.
     - Сверкастенький камушек.
     - Молоконная кастрюля.
     - Какой окошный дом!
     - Какой песок песучий!
     - Вся кровать у меня крошкинная.
     - Что ты мне даешь слепитые конфеты?
     - Зубовный врач.
     - У нас электричество тухлое.
     - Жульничная я, все равно как мальчишка.
     - Брызгучая вода.
     - Насмарканный платок.
     - Лопнутая бутылка.
     - Ты, мама, у меня лучшевсехная!
     - Это рыбижирная ложка?
     - Я не хочу эту сумку: она вся дыркатая.
     - Этот дом высокей нашей почты.
     - Почему у ящерицы людины пальцы?
     - Наше радио очень оручее.
     - Уж лучше я непокушанная пойду гулять.
     - Исчезлая собака.
     - Клевачий петух.
     - Раздавитая муха.
     - Креслые ноги.
     - Махучий хвост.
     (Несколько иначе у Чехова: "насекомая коллекция".)
     Галочка четырех лет похваляется:
     - Говорят:  надень  чулки  -  надеваю  носки!  Говорят  надень  носки -
надеваю чулки. Я вообще наоборотливая.
     Мальчик услышал, как некая купальщица сказала на пляже:
     - Я прямо с ума сошла. Купаюсь четвертый раз.
     И спросил у матери часа через два:
     - Куда она ушла, сумасошлатая?
     Четырехлетняя Майя:
     - Лес заблудительный, однойнельзяходительный.
     Несмотря   на   всю   свою   причудливость,   почти   каждое   из  этих
прилагательных,  изобретенных  малым  ребенком,  соответствует  духу русской
народной  речи, и не было бы ничего удивительного, если бы в каком-нибудь из
славянских   языков   оказались  такие  слова,  как  "червячее  яблоко"  или
"заблудительный лес".

                              СКРЕЩИВАНИЕ СЛОВ

     Из  созданных  ребенком  прилагательных  мне  особенно пришлось по душе
слово "блистенький":
     - Моя чашка такая блистенькая (блестящая и чистенькая сразу).
     Блистенький  - синтетическое слово. В нем слиты два разных слова, корни
которых созвучны. Таково же услышанное мною недавно: бронемецкая машина.
     Замечу  кстати,  что  такое скрещение двух разных корней наблюдается не
только в прилагательных. Например:
     - Я поломою (мою полы).
     - Где же твоя волосетка? (сетка для волос).
     - Я безумительно люблю кисанек! (безумно плюс изумительно).
     К этой же категории относится слово переводинки - переводные картинки.
     Недавно  мне  сообщили  о  маленьком  Юре,  которого взрослые назойливо
спрашивали:
     - Чей ты сын?
     Вначале он всякий раз отвечал:
     - Мамин и папин!
     Но потом это ему надоело, и он создал более краткую формулу:
     - Мапин!

     - Смотри, какая жукашечка ползет! (жук плюс букашечка).

     - Давай сделаем из снега кучело! (куча плюс чучело).

     Примеряет бескозырку:
     - Шапка с морякорем (моряк плюс якорь).

     Кира, лет двенадцати, крикнула:
     - Мама, дай мне, пожалуйста, луксусу!
     Я не понял, чего она хочет.
     - Луксус  -  это  лук  с  уксусом,  - пояснила мне Кирина мать. - Кира,
когда  была  маленькая,  так  быстро  произносила "лук с уксусом", что у нее
получался "луксус". Слово это осталось в нашей семье навсегда.

     Владимир  Глоцер  в  детстве  кого-то обозвал подхализой (подхалим плюс
подлиза).

     Трехлетняя Таня Дубинюк:
     - У моего папы тоже такой пиджакет (пиджак плюс жакет).

     И вот гибрид паука с тараканом:
     - Мама, я боюсь, на полу паукан!

     Луксус,  мапин,  пиджакет,  паукан, подхализа, волосетка, безумительно,
блистенький   -   подобные  составные  слова  создаются  не  только  детьми.
И.Е.Репин  в  своей  книге "Далекое близкое" выразился, например, о газетных
писаках,  что  они "шавкали из подворотни". Это была обмолвка. На самом деле
он   хотел   написать  "тявкали,  как  шавки",  -  но  слово  "шавкали"  так
выразительно,  что  отказаться  от  него  было жалко, и я как редактор книги
свято сохраняю его в репинском тексте.
     Когда   два  схожих  слова  вклиниваются  одно  в  другое  так,  что  в
результате   получается  новое,  состоящее  из  двух  приблизительно  равных
частей,  это  слово  называется  гибридным.  Примером  такого  гибрида может
служить  слово драмедия (драма + комедия); слово это придумал один из друзей
Чарли  Чаплина, стремившийся охарактеризовать те своеобразные киноспектакли,
которые созданы гениальным актером.
     "Его  комедии  балансируют  на  грани  трагедии.  Для  этого подходящее
название - драмедия"*.
     ______________
     *   Чарльз   Чаплин-младший,   Мой   отец  Чарли  Чаплин,  "Иностранная
литература", 1961, ь 7, стр. 150.

     Таким  же  гибридом является другое английское слово смог, сложенное из
двух слов: смок - то есть дым, и фог - туман.
     "Смог,  -  говорит Сергей Образцов, - непроницаемый, рыжий, отравленный
углеродом холодный пар"*.
     ______________
     *  С.Образцов, О том, что я увидел, узнал и понял во время двух поездок
в Лондон, М. 1937, стр. 174-175.

     Слово  это  возникло  давно: оно встречается в английской газете "Daily
News"  уже  в 1905 году. Знаменитый английский писатель Льюиз Керролл, автор
"Алисы  в  стране  чудес",  очень  любил  сочинять  такие  составные слова и
называл их "слова-чемоданы"*.
     ______________
     * "Вопросы языкознания", 1961, ь 4, стр. 141-142.

     По  своей  структуре  эти  "взрослые" слова-чемоданы - драмедия, смог и
шавкали - ничем не отличаются от детских волосеток, пауканов и луксусов.

                          ТИПИЧНЫЕ "ОШИБКИ" ДЕТЕЙ

     Среди    детских    местоимений   особенным   своеобразием   отличаются
притяжательные:
     - Это чьиная мама? Ихинная?
     - Это ктойтина шляпа?
     - Это ктошина девочка?
     - Тетя Нина, а Волга кавонина?
     Слово "чья" приходит сравнительно поздно.
     Местоимения  указательные  нередко  чудятся детям даже там, где их нет.
Я,  например,  в  раннем  детстве  был уверен, что этажерка - два слова: эта
жерка.
     И  говорил:  "на  этой  жерке",  "под  этой  жеркой"  и  проч. Теперь я
убедился,  что  такую  же  ошибку  совершают очень многие дети, чуть услышат
слово "этажерка".
     Писатель  Юрий  Олеша  сообщил  мне,  что  пятилетний  Игорь Россинский
наряду  с  "этой жеркой" ввел форму "та жерка". А другой пятилетний говорил:
"та буретка" и "эта буретка".
     Труднее   всего   малым   детям  даются  капризные  неправильные  формы
глаголов:
     - Мой папа воевает.
     - Не воевает - войнует.
     Или:
     - Лампа уже зажгита.
     - Зачем ты говоришь "зажгита"? Надо говорить: "зажгина"!
     - Ну вот, "зажгина"! Зажгёна!
     Иногда  этот  лингвистический  спор  принимает форму монолога. Мальчик,
спавший  в  одной  комнате  со мною, тихо говорил сам себе, уверенный, что я
его не слышу:
     - Мы сплям?
     - Но...
     - Мы сплим?
     - Не...
     - Мы сплюм?
     - Не...
     Так и не дошел до формы: спим.
     Вообще  неправильными  глаголами  дети  распоряжаются  так,  словно это
глаголы  правильные,  и с математической точностью от одной формы производят
по аналогии все прочие:
     - Рыбка оживела.
     - Бабушка меня скипидаром потрила.
     - Ты не дадошь, а я взяму.
     - Я вам зададу, подождите.
     - Нарисовай мне барбоса.
     - Спей мне песню о глупом мышонке.
     - Котя Ляльку колотил, Ляля громко визгала.
     - Когда дети входят в комнату, их наслаждают конфетами.
     - Ты чувствуешь, как теплый глаз к твоему уху прижмался?
     - Верка плювается.
     - Укладила куклу спать.
     - Я как только лягну, так и вижу сон.
     Любопытно,   что   большинство  изъявительных  форм  произведено  здесь
механически  от  повелительных:  лягну  от ляг, зажмила от зажми, потрила от
потри, принесила от принеси.
     - Юрик меня поцелул.
     А  повелительные столь же прямолинейно производятся от неопределенного:
спей, нарисовай, причесай.
     - Я искаю револьвер. - Она драется.
     Впрочем,  дети по инерции могут создать из любой глагольной формы любую
глагольную форму.
     - Наташа, идем в столовую.
     - Не хочу идёмить в столовую.
     И  вот  еще  более  яркий  пример:  повелительное  наклонение  глагола,
произведенное от восклицания, не имеющего к глаголам никакого касательства:
     - Боже  мой!  Боже  мой!  -  ужасается бабушка, увидев, как измазался в
глине ее четырехлетний Володя.
     Володе не нравятся ее причитания.
     - Пожалуйста, не божемойкай! - говорит он сердито.

     С.Изумрудова   сообщила   мне   такой   замечательный   разговор   двух
четырехлетних девиц:
     - А я твоего петушка спря-та-ю (очень протяжно).
     - А я отыскаю.
     - А ты не отыскаешь.
     - Ну, тогда я сядаю и заплакаю.

     - Ты же пил чай.
     - Да не пил я. Я только пивнул капельку.

     - Стрелка на часах ходнула разок.

     - Он, как больнуло живот!

     - Я только немножко откуснул от пирожка.

     - Пойдем в этот лес заблуждаться... Да что ты от меня все ухаживаешь?

     Деревенской девочке сказали, что мы собираемся в лес; она спросила:
     - Всколькером?
     Это  слово  так очаровало меня, что, признаться, в первую минуту я даже
подумал:  ввести  бы  его  в нашу "взрослую" речь. Нам его давно не хватает.
Изволь  говорить: "В каком числе человек вы собираетесь в лес?", когда можно
коротко и прямо сказать: "Всколькером?"
     Здесь  ребенок  (тоже  вполне  самостоятельно)  подошел к самым истокам
народной  речи,  ибо в народе на Севере бытует форма "сколькеро", которая по
аналогии  с  "пятеро",  "шестеро"  относится  исключительно  к  одушевленным
предметам*.
     ______________
     *  Ел.Тагер,  Зимний  берег,  М. 1957, стр. 46, "Сколькеро [горностаев]
увернулись".

     Вообще  для  ребенка  пластичны  даже  такие  слова,  форма которых, по
убеждению  взрослых,  не  подлежит изменениям. Интересны формы сравнительной
степени,  образованные  от  таких  слов,  как  едва,  нельзя,  звезда, утро,
никогда не знавших этой формы.
     Воспитательница детского сада сказала, например, об одном из питомцев:
     - Бедный мальчик, он едва идет!
     - Подумаешь!  -  ревниво  отозвался  другой.  -  Я, может быть, иду еще
едвее!

     Девочкам дали по белой кувшинке:
     Оля. Смотри, у меня как звездочка!
     Катя. А у меня еще звездее!

     - Вставай, уже утро!
     - Я буду ждать, когда станет утрее.

     - За это нельзя браться, а за это еще нельзей, да?
     Благодаря  многократным  и  единообразным  воздействиям  речи,  которую
ребенок  с  утра до вечера слышит от всех окружающих, в уме у него создаются
соответствующие  грамматические  обобщения;  сам того не замечая, он умело и
тонко применяет их к каждому данному случаю.
     Возьмем  хотя  бы  только  что  приведенное  слово  "пивнул".  Конечно,
ребенок  не  выдумал  этого  слова:  суффикс  ну,  означающий  мгновенность,
однократность,  законченность  действия,  подсказан  ребенку  взрослыми,  от
которых  он,  несомненно, слыхал "чихнул", "хлебнул", "глотнул", "повернул",
"заглянул"  и  т.д.  Да и самое слово "пивнул" существует в наших диалектах.
Но   ребенок   его  никогда  не  слыхал,  и  то  обстоятельство,  что  он  в
совершенстве  постиг  сложную  экспрессию  суффикса ну и так удачно применил
свое  обобщение к одному из тех слов, которым в обычной "взрослой" речи этот
суффикс  не  свойствен,  говорит  о  самостоятельной  конструктивной  работе
ребенка.
     - У меня развязнулся шнурок.
     - У мамы коса расплетнулась!
     Особенно  выразительно  звучит  у  детей  суффикс  ну в тех глаголах, в
которые  он  не  допускается  взрослыми.  Это  видно  из  такого,  например,
диалога:
     Кира. Мама, Лена кривляется!
     Лена. Неправда!
     Кира. А кто сейчас кривнулся?
     Или  вспомним  такие  слова,  как  "ихинная",  "кавонина",  "ктойтина",
"сумасошлатая" и т.д.
     Хотя  они  построены  по  готовым  моделям,  но  самый выбор именно той
модели,  которая  наиболее  пригодна  для  каждого  данного  случая,  никоим
образом нельзя свести к механическому подражанию.

VIII. МАСКИРОВКА НЕВЕДЕНИЯ

                                ЧУЖИЕ ГРЕХИ

     Всем  памятны  вещие строки, которые написал Лев Толстой о самых первых
годах своей жизни:
     "Разве  не  тогда  я приобретал все то, чем я теперь живу, и приобретал
так  много,  так  быстро,  что  во всю остальную жизнь я не приобрел и одной
сотой  того?  От пятилетнего ребенка до меня только шаг. А от новорожденного
до пятилетнего страшное расстояние"*.
     ______________
     *  Л.Н.Толстой,  Собрание  художественных произведений, т. 10, М. 1948,
стр. 247.

     Среди  ранних приобретений детского разума величайшую ценность для всей
будущей   жизни   детей  имеет,  конечно,  язык,  его  словарный  фонд,  его
грамматика.
     Подумать  только, что в эти первые годы ребенку предстоит овладеть теми
изощреннейшими  формами  речи,  которые  на  протяжении  своей  тысячелетней
истории создал многомиллионный народ!
     Здесь  главный  пафос  всей  жизни  ребенка,  и,  хотя  он сам почти не
замечает   тех   гигантских  усилий,  при  помощи  которых  так  планомерно,
целесообразно  и  деятельно  совершает  он  этот  процесс,  все  же я не раз
наблюдал,  что безупречно правильное усвоение речи является для многих детей
предметом честолюбия и гордости.
     К  сожалению,  я  не  располагаю  достаточным  количеством  материалов,
которые  давали  бы  мне  право  утверждать, что это благородное честолюбие,
основанное  на жажде интеллектуальных побед, свойственно всем без исключения
детям,  но  даже те случайные сведения, которые удалось мне собрать, говорят
о широкой распространенности этого чувства.
     Впервые  оно  поразило меня при встрече с Юриком, двух с половиной лет,
который однажды обмолвился и сказал вместо винтики - тинтики.
     Его поправили, и он заявил, не смутившись:
     - Это Боря сказал тинтики, а Юрик сказал: винтики.
     Среди  близких знакомых Юрика никакого Бори тогда не было, Юрик изобрел
этого  Борю  специально  затем,  чтобы  взваливать на него все свои ошибки и
промахи, а себе приписывать непогрешимость речи:
     - Это Боря сказал: мамовар, а Юрик сказал: самовар.
     - Это Боря сказал: дан-дан, а Юрик сказал: чемодан.
     Изобретя  несуществующего  Борю  и  нагрузив его всеми своими ошибками,
хитроумный  малыш  обеспечил  себе  полный душевный комфорт. Благодаря этому
небывалому  Боре  сам он при всех обстоятельствах всегда и везде ощущал себя
безупречным  знатоком  языка,  получая  вдобавок  возможность издеваться над
побежденным  соперником. При помощи такой махинации двухлетний человек раз и
навсегда застраховал себя от обид, наносимых его самолюбию.
     Всякая  новая  ошибка только возвышает его в собственном мнении, всякая
неудача  ощущается  им  как новый триумф. Но до чего, значит, мучительно для
самолюбия  детей  сознание  своего  неумения,  своей неспособности! До чего,
значит,  невыносима  для Юрика мысль о его ошибках и слабостях, если он счел
необходимым   изобрести   двойника   и,   наградив   его   своими  ошибками,
неукоснительно полемизирует спим!
     Чем  больше  я вглядывался в двухлетних-трехлетних детей, тем яснее мне
было, что этот Юрик не исключение, а правило.
     Точно  такой  же  эпизод  сообщает французский романист Жорж Дюамель об
одной трехлетней парижанке:
     "Она  страшная  шалунья, хитрая и изобретательная. Она производит опыты
над  человеческой  речью.  Но  для  того чтобы избежать ответственности, она
приписывает их воображаемому брату"*.
     ______________
     *  Жорж Дюамель, Игры и утехи. Перевод с французского В.И.Сметанича, Л.
1925, стр. 71.

     Ведь это слово в слово то самое, что проделывал Юрик.
     То же сообщает мне и Галина Дмитриевна Катанян о своем сыне:
     "Когда  ему было три года, он выдумал себе брата Васю-Касю, на которого
валил  все свои ошибки. Этого брата он представлял себе так живо, что ревел,
когда  я  ему говорила, что не пущу Васю-Касю к нам, и оставлял ему конфеты,
пряча их под подушку".
     Такой же случай сообщает мне В.Подключникова из Иркутска:
     "Трехлетняя  Клара  ошиблась  и назвала мой капот компотом. Это вызвало
общий  смех.  Стали  говорить,  что на самой Кларе надета каша, на ее сестре
Ляле  -  кисель  и  т.д.  Клара  смеялась  вместе  с  нами, и в конце концов
заявила:  "Эта  Ляля  такая  чудачка.  Надо  говорить: капот, а она говорит:
компот".
     О  необходимости  борьбы  с  этими  ребячьими  уловками  напоминает мне
Д.Я.Фельдман (Москва).
     "У  моего  сына Додика, - пишет она, - существовала мифическая личность
"Андрюша".  Этот  Андрюша  был виновником всех его прегрешений, и нам стоило
многих  трудов  убедить его в том, что надо быть мужественным и уметь честно
признавать свою вину, не сваливая ее на Андрюшу".

                          ИНСТИНКТ САМОУТВЕРЖДЕНИЯ

     Вот   какую   важную   роль  в  умственной  жизни  ребенка  играет  это
"лингвистическое  честолюбие".  Оно  чрезвычайно полезно ему в деле усвоения
речи.   Ведь   когда  ребенок  награждает  своими  ошибками  выдуманного  им
"Васю-Касю",  он  тем  самым  раз навсегда избавляется от этих ошибок. После
того  как  Юрой  был, например, изобретен несуществующий Боря, который якобы
назвал   самовар   "мамоваром",  а  винтики  "тинтиками",  мальчик  навсегда
закрепил в своей памяти правильные формы этих слов.
     Признаться  в  скудости  своих  познаний  ребенок считает стыдом именно
потому,   что   все   его   детство   заполнено   неутомимой  познавательной
деятельностью,  и  он,  пытливейший  из  всех  земных  существ, ценит знания
превыше всего.
     Помню,  как  очаровала  меня  двухлетняя  Ира,  которая  с великолепной
находчивостью  прибегла  к  очень  тонкому  маневру, чтобы замаскировать тот
обидный для ее самолюбия факт, что она умеет считать лишь до двух.
     Отец дает ей ложку и спрашивает:
     - Сколько у тебя ложек?
     - Одна.
     Дает другую:
     - Теперь сколько?
     - Две.
     Дает третью:
     - Теперь сколько?
     - Много.
     - Нет, ты скажи.
     Ира  с преувеличенным выражением брезгливости отодвигает от себя третью
ложку:
     - Возьми, она грязная!
     И  при  помощи этой лицемерной уловки ей блистательно удается утаить от
себя  и  других скудость своих математических сведений, из чего следует, что
сознание такой скудости не доставляло ей большого удовольствия.

     Четырехлетняя  девочка не выговаривает звука "р". Дядя, дразня, говорит
ей:
     - Наденька, скажи слово "рыба".
     - Окунь, - отвечает она.

     Простодушное  лукавство  детей  отмечено и в детской поэзии. В одном из
стихотворений  Агнии  Барто говорится о мальчике, не умеющем произнести звук
"р" и потому называющем Марину - Малиной:

                Она твердит: - Скажи "метро",
                В метро поедем к дяде.
                - Нет, - отвечает он хитро, -
                В автобус лучше сядем.
                                       ("Буква "р")

     Гуляя  с  теткой по улице, мальчик двух с половиною лет останавливается
у книжного киоска.
     Продавец спрашивает:
     - Умеешь читать?
     - Умею.
     Мальчику дают книгу:
     - Читай.
     Он, подражая бабушке, хватается внезапно за карман:
     - Я забыл дома очки.

     Ребенок  не  стал  бы прибегать к таким дипломатическим хитростям, если
бы  сознание своей неумелости не было для него так огорчительно. Он хочет во
что бы то ни стало считать себя умелым и знающим.
     Должно  быть,  такое  самообольщение  до  поры  до  времени практически
необходимо  ребенку.  И не оттого ли он так громко ликует, когда ему удается
подметить какую-нибудь мнимую речевую ошибку, якобы совершенную взрослыми?
     Вообще инстинкт самоутверждения чрезвычайно силен в этом возрасте.
     Я  заметил,  что  даже  самые застенчивые, скромные люди были в детстве
хвастунами и бахвалами.
     Бахвальство  малолетних ребят очень верно изображено Верой Пановой в ее
прелестной   повести   "Сережа".   Сережу  везут  в  автобусе.  Его  соседом
оказывается толстый мальчишка, сосущий леденцового петуха на палочке.
     "Щеки  у  соседа  были  замусолены леденцом. Он тоже смотрел на Сережу,
взгляд  его выражал вот что: "А у тебя леденцового петуха нет, ага!" Подошла
кондукторша.
     - За мальчика надо платить? - спросила тетя Паша.
     - Примерься, мальчик, - сказала кондукторша.
     Там  у  них нарисована черная черта, по которой меряют детей: кто дорос
до   черты,  за  тех  надо  платить.  Сережа  стал  под  чертой  и  немножко
приподнялся на цыпочках. Кондукторша сказала:
     - Платите.
     Сережа  победно  посмотрел на мальчишку. "А на меня зато билет берут, -
сказал он мысленно, - а на тебя не берут, ага!"
     Склонность  к  самохвальству, к возвеличению своего "я", своей личности
за  счет  всякого  другого лица (или даже предмета) свойственна, насколько я
знаю, огромному большинству малышей с самого раннего возраста.
     Поэт Валентин Берестов сообщает мне о своей двухлетней Марине:
     "Видит безногую куклу и говорит, торжествуя:
     - А у Марины ножка не сломалась!
     Ночью  у  ее  семилетнего  дяди  заболели  зубы.  Он  заплакал. Маринка
проснулась и тотчас же:
     - А Марина не плачет!
     Узнав причину его слез, заявляет:
     - А у Марины не болят!
     И все это с большим удовольствием".
     Мне   пишут   про  мальчика,  который,  поселившись  в  деревне,  вдруг
потребовал,  чтобы  ему  нашили  на  штаны  и  на куртку заплаты, потому что
одежда  деревенских  ребят,  с  которыми  ему  приходилось играть, была в то
далекое время покрыта заплатами.
     Он  так  надоел  матери,  что  она  пришила  ему "на живульку" на самых
видных местах лоскутки, и сияющий Вася всем и каждому хвастался:
     - А у меня тоже заплаты!
     Хвастают  напропалую,  чем придется. Сидят, например, на пляже и строят
песчаные башни.
     - Ага, а моя башня выше!
     - А зато мне гланды вырезали, а тебе нет! Ага!
     Особенно  сильно  такая  жажда  самоутверждения  сказывается у детей во
всех случаях, относящихся к каким-нибудь умениям и знаниям.

                        IX. ЛОЖНОЕ ИСТОЛКОВАНИЕ СЛОВ

     Ребенок,  который  живет среди взрослых и постоянно присутствует при их
разговорах,  то  и  дело  слышит  такие  слова, смысл которых ему непонятен.
Часто  он пытается осмыслить их сам, не обращаясь за объяснениями к старшим,
вполне   уверенный,   что  эта  задача  не  представит  для  него  особенных
трудностей.  Он  решает  ее "по вдохновению", внезапно, не обладая для этого
никакими   другими  ресурсами,  кроме  сильнейшего  языкового  чутья,  и  не
мудрено,   что,   пытаясь  самостоятельно  добраться  до  смысла  непонятных
речений, он принужден прибегать к самым фантастическим выдумкам.
     Услышала,  например,  трехлетняя  Кира, что у какой-то женщины родились
двояшки, и в ту же минуту прибежала ко мне:
     - Понимаешь:  родились  два  мальчика  и  оба называются Яшки. Их так и
назвали:  два  Яшки  (двояшки).  А когда они вырастут, их будут звать Миша и
Лева.
     Этот  миф  о  двух  Яшках избавил Киру от мучительного чувства, которое
испытывает  каждый ребенок, когда ему становится ясно, что он чего-нибудь не
понимает.
     А  когда  маленькой  Тане сказали, что у нее на наволочке ржавчина, она
без смущения спросила:
     - Это мне лошадка наржала?
     Но  более всего замечателен миф, при помощи которого трехлетняя девочка
превратила  непонятное  ей  слово "блокада" в понятные ей "облака". Во время
гражданской войны ее отец вошел с газетой и сказал:
     - А блокаду сняли!
     Девочка  была  поглощена  чаепитием  и  словно  не  слыхала  отцовского
возгласа. Но через час она сообщила подруге:
     - Облака-то сняли! Сняли с неба облака!
     Та подумала и спросила печально:
     - А как же дождик?
     И посмотрела в окно.
     Увидит  ребенок  в  деревне крестьянина, несущего грабли, и решает, что
это - грабитель.
     - Ломовик! - говорит он про мальчика, который ломает игрушки.
     В  каждом  слове,  которое  детям случается услышать от взрослых, они с
младенческих  лет  привыкают  искать  его  корень,  очищенный от приставок и
суффиксов.
     Плодотворный  метод  такой  лингвистической  (и совершенно неосознанной
ими)  работы  вскрывается  лучше  всего  в  тех  ошибках,  которые они порой
совершают при этом.
     Двухлетней  Саше,  например,  в  слове  "отпугивать"  почудился  тот же
корень,  что  в  "пуговице".  Она  так  я  спросила  у  бабушки,  пытавшейся
расстегнуть ей пальто:
     - Зачем ты меня отпугиваешь?
     Ей,  очевидно,  хотелось, чтобы пальто оставалось "запуганным" (то есть
застегнутым на все пуговицы).
     Та   же  Саша,  услышав  как-то  слово  "наблюдать",  решила,  что  оно
происходит  от  "блюда": положить какие-нибудь вещи на блюдо - в этом, по ее
догадке, и состоит на-блюде-ние.
     Такие  ошибки  чрезвычайно  типичны.  Они  повторяются  снова и снова в
каждом  новом  поколении детей. С Сашей я познакомился в марте 1956 года - и
тут  же  вспомнил,  что  еще  четверть века назад мне встретился подобный же
филологический  казус.  В Сестрорецке на даче соседские дети долго лепили из
глины  какую-то замысловатую фигурку, потом утвердили ее на дощечке, которая
звалась у них блюдом, принесли ко мне и сказали:
     - Вот тебе и наше наблюдение.
     Оказалось,  что  наблюдением  они,  как и Саша, считают все, лежащее на
блюде.
     Пользуясь  такими  словами, как ломовик, наблюдение, отпугивать, малыши
не  меняют ни фонетики, ни морфологии существующих слов - они присваивают им
другую семантику, наполняют их другим содержанием.
     Лодырь  - это человек, который делает лодки, а всадник - "это который в
саду";  "деревня  -  где  деревьев  много";  "кустарник  -  сторож,  который
караулит  кусты"*.  Мельница  -  жена  мельника, а казак, конечно, муж козы.
"Дядя  Филя  -  спец" - про человека, который любит поспать. Фантазер - "кто
пускает фонтаны".
     ______________
     *  Последний пример взят у А.Н.Гвоздева, Вопросы изучения детской речи,
М. 1961, стр. 309.

     Володя,  встретив  в Куоккале какого-то финна с ребенком, сказал своему
отцу:
     - Вот идет финн, а с ним финик.
     Он  и  раньше слышал слово "финик", но, как теперь обнаружилось, всегда
считал, что это маленький финн.
     И   как   вы   думаете,   что   может  значить  наше  "взрослое"  слово
"беспомощный"?  Четырехлетний Игорь, впервые вылепив снежную бабу без помощи
взрослых, с гордостью заявил окружающим:
     - Эта баба совсем беспомощная!
     Он  нередко  слыхал  это  слово  в  разговорах  родителей  и  по-своему
осмыслил его.
     Майя крикнула своей старшей сестре:
     - Хватит тебе секреты говорить! Секретарша какая!
     А трехлетняя Таня сказала:
     - Мы ходим на прогулку, - мы прогульщики!
     Ни  одного  из  этих  слов  дети  не  придумали сами: и "секретарша", и
"прогульщики",  и  "лодырь",  и  "фантазер",  и  "всадник"  услышаны  ими от
взрослых.  Каждое  слово они воспроизвели вполне правильно, не изменяя в нем
ни  единого  звука. Но подлинный смысл услышанных слов ускользнул от них. Не
подозревая  об  этом,  они дают каждому слову свое толкование, и хотя тут же
выясняется,  что из-за недостатка житейского опыта все слова истолкованы ими
неверно,  даже  в этих ложных осмыслениях сказалось присущее маленьким детям
великое чутье языка.
     Ведь  легко  можно представить себе какой-нибудь из славянских народов,
у  которого  лодырем  зовут  человека,  имеющего отношение к лодкам (сравни:
аптекарь,  библиотекарь,  слесарь,  поводырь  и др.), а ломовиками именуются
взломщики.
     Если  не  знать,  что  в  слове  "спец" две последние буквы относятся к
корню,  необходимо принять их за суффикс (как в словах "куп-ец", "кузн-ец"),
и  тогда  слово  "спец" неминуемо получит присвоенное ему ребенком значение:
человек, для которого спанье есть профессия.
     Эти  ошибки показывают, в каком направлении совершается мозговая работа
ребенка,  когда  он  принимает  от  нас  наше обширное речевое наследие. Они
обнажают  те методы, при помощи которых ребенок овладевает этим колоссальным
богатством.
     Он   требует  логики  от  каждого  слова  и  если  не  находит  ее,  то
выдумывает.  Когда  пятилетняя  Ёлка  впервые  увидела  ломоть  пеклеванного
хлеба, она всмотрелась в него и сказала с уверенностью:
     - А, понимаю. Это птицы его поклевали.
     В  самом  деле,  если  не  знать польского глагола "питловаць" (то есть
молоть чисто и мелко), приходится прибегнуть к такой выдумке.
     - Консервы делают в консерватории, да? - спрашивал у деда Игорек.
     И  сколько  я  знаю  детей,  которые  думают, что насупились это значит
наелись супу, а отравились - наелись травы.
     Такое  стремление  ребенка  по-своему  истолковывать непонятные речения
взрослых  было  отмечено  Горьким  в  его  рассказе  "Страсти-мордасти". Там
выведен  маленький  мальчик, одинокий калека, который додумался до того, что
богадельня  -  это  место,  где  делают  бога  ("дельня"  -  мастерская, как
"швальня").
     И  точно  таким  же  манером  малолетний  Тургенев  объяснил себе слово
"вонмем" (то есть вслушаемся), выкрикиваемое дьяконом в церкви.
     "Кто-то,  - вспоминает Тургенев, - завел речь о том, как зовут дьявола,
никто  не  мог  сказать,  зовут  ли  его  Вельзевулом,  или Сатаной, или еще
как-нибудь иначе.
     - Я знаю, как зовут, - сказал я и сам испугался.
     - Ну, если знаешь, говори, - отозвалась мать.
     - Его зовут "Мем".
     - Как? Повтори, повтори!
     - Мем.
     - Это кто тебе сказал? Откуда ты это выдумал?
     - Я не выдумал, я это слышу каждое воскресенье у обедни.
     - Как так - у обедни?!
     - А  во время обедни выходит дьякон и говорит: вон, Мем! Я так и понял,
что он из церкви выгоняет дьявола и что зовут его Мем.
     Удивляюсь,  как  меня  за это не высекли. Но, как ребенок, я на тот раз
был  совершенно  искренен  -  просто  не  понял славянского слова "вонмем" и
толковал его по-своему"*.
     ______________
     * Я.П.Полонский, И.С.Тургенев у себя, "Нива", 1884, ь 2, стр. 38.

     Как  бы  ни  были неправильны выводы, к которым приходит ребенок, самый
метод,   приводящий  его  к  ним,  безупречен,  -  метод  анализа  составных
элементов слова и осмысления их взаимных отношений.
     Зарубежные  психологи  часто  относятся  к  этим  детским  догадкам  не
слишком  почтительно.  "Уж не раз изучали, - говорит Пиаже, - спонтанную (!)
этимологию,   к   которой   дети   питают  такое  пристрастие,  и  затем  их
изумительное   стремление   к   вербализму,   то   есть   к  фантастическому
истолкованию  плохо  понятых  слов:  эти  два  явления показывают, как легко
ребенку удовлетворить свой ум произвольными обоснованиями"*.
     ______________
     * Ж.Пиаже, Речь и мышление ребенка, М. 1932, стр. 108.

     Я  же  не  могу  не  восхищаться упорной и планомерной работой ребенка,
направленной к овладению языковыми ресурсами взрослых.
     Без  устали  работает  его  самонадеянный  мозг  над  анализом  каждого
непонятного  слова  и  выдвигает одну за другой ряд рабочих гипотез, которые
должны внести в этот хаос хотя бы иллюзорный порядок.
     Незнание   жизни   заставляет   ребенка   поневоле   оперировать  этими
временными  гипотезами, но тут ничего страшного нет, так как гипотезы вскоре
вытесняются    точными    данными    опыта,    главным   образом   благодаря
педагогическому вмешательству взрослых.
     И  разве  не показательно, что этих ошибочных представлений так мало по
сравнению  с  необъятным  количеством  слов, смысл которых угадан ребенком с
абсолютной точностью.
     К  счастью,  ложное  истолкование взрослых речений очень редко приносит
детям  какой-нибудь  существенный ущерб. Мне известен лишь один-единственный
случай,   когда   тяготение   к  анализу  составных  элементов  слова  имело
неблагополучный  результат.  Трехлетний  Вадя  объелся  в  лесу  сыроежками,
умозаключив, что если они сыроежки, значит, есть их полагается сырыми.

                        СЛОВО ОТОЖЕСТВЛЯЕТСЯ С ВЕЩЬЮ

     Конечно,  анализ  слов  далеко  не  единственный метод, которым ребенок
приходит  к  их  осмыслению;  порою  это  дается  ему  интуитивно  благодаря
изумительной чуткости к эмоциональному звучанию слов.
     Так, одна трехлетняя девочка, услышав на лестнице шум, зашептала:
     - Мамочка, я боюсь. К нам, наверно, Трамот польет.
     - Какой Трамот?
     - Такой большой, тяжелый и грохает по ступенькам.
     Я  не  сразу  понял,  что  такое  Трамот.  Потом  мне объяснили: это не
душегуб  и  не  зверь,  это - сокращенное название Транспортно-материального
отдела, где служил отец этой девочки.
     О  Трамоте часто говорилось в семье, и девочку всегда пугало это слово,
так  как  в  самом  его звуке ей чудились бегемотная свирепость и грузность:
ТРАМОТ.  Не  мудрено,  что,  когда она услыхала на лестнице топот, она сразу
решила, что это и есть Трамот - жирный, неуклюжий, жадный.
     Таких  случаев можно привести очень много. Слово часто имеет в сознании
ребенка   такой   же  конкретный  характер,  как  и  та  вещь,  которую  оно
обозначает.  Оно,  так  сказать,  отожествляется  с  вещью.  Всякие  шишиги,
кикиморы,  буки,  которыми  взрослые пугают ребенка, именно потому и страшны
для  него,  что  в  его  уме  имена этих свирепых чудовищ сливаются с самими
чудовищами.  Это  бывает  даже  в  тех случаях, когда ребенок сам выдумывает
какое-нибудь  страшное  слово.  Я  впервые  убедился  в  этом,  когда с моей
маленькой  дочерью случился один эпизод, который я записал по горячему следу
в таких непритязательных стишках:

                Дали Мурочке тетрадь,
                Стала Мура рисовать.

                "Это - козочка рогатая".

                "Это - елочка мохнатая".

                "Это - дядя с бородой".

                "Это - дом с трубой".

                "Ну, а это что такое,
                Непонятное, чудное,
                С десятью рогами,
                С десятью ногами?"

                "Это Бяка-Закаляка
                Кусачая,
                Я сама из головы ее выдумала".

                "Что ж ты бросила тетрадь,
                Перестала рисовать?"

                "Я ее боюсь".

     Впрочем,   возможно,   что   Мура   была   более  испугана  графическим
изображением  чудовища,  чем  звуками его страшного имени. Но во всех других
случаях,  которые  приводятся  здесь, на детей действует одна лишь фонетика.
Товарищ  моего  детства,  писатель  Борис  Житков,  рассказывал  мне,  что в
трехлетнем  возрасте  он выдумал слово "Убзика" (с ударением на "у") и долго
боялся  глядеть вечерами под отцовский диван, потому что сам же уверил себя,
будто там прячется эта страшная Убзика.
     Как  восприимчивы  дети  к звучанию слов в этот период своего языкового
развития, показывает, например, такой диалог.
     - Что  такое  Бардадым?  Как  ты думаешь? - спрашивают у четырехлетнего
Вали.
     Он сейчас же отвечает без всяких раздумий:
     - Страшный, большой, вот такой!
     И показывает рукой в потолок.
     - А кто такой Миклушечка?
     - А это маленький, хорошенький... Мик-лушечка.
     Без  такого  повышенного чутья к фонетике и морфологии слова один голый
подражательный  инстинкт  был  бы  совершенно  бессилен и не мог бы привести
бессловесных  младенцев  к  полному  обладанию родным языком. Правда, нельзя
забывать,  что  это  обладание  во  всех  случаях - без единого исключения -
является  результатом  совместной работы ребенка и тех, кто окружает его. Но
все  усилия  взрослых  были  бы  совершенно  бесплодны, если бы дети раннего
возраста не проявляли изощреннейшей чуткости к составу и звучанию слов.
     "Те  очень  ошибаются,  -  писал  еще К.Д.Ушинский, - кто думает, что в
этом  усвоении  ребенком  родного  языка  действует  только  память: никакой
памяти  недостало  бы  для  того,  чтобы  затвердить  не  только  все  слова
какого-нибудь  языка,  но  даже  все  возможные сочетания этих слов и все их
видоизменения;  нет,  если  бы  изучали  язык  одной  памятью, то никогда бы
вполне не изучили ни одного языка"*.
     ______________
     * К.Д.Ушинский, Родное слово, Собр. соч., т. II, М. 1948, стр. 559.

     Кроме  лингвистической памяти, необыкновенно сильной у малолетних детей
(особенно   в  отношении  морфологии  слов),  здесь  проявляется  именно  та
повышенная  речевая  одаренность,  которая, как сказано выше, присуща любому
ребенку в возрасте от двух до пяти.
     Когда  я  лет  тридцать  назад  с  восхищением  отметил  в  печати  это
драгоценное  детское  качество,  тогдашние  педологи  встретили эту идею как
нелепую антинаучную выдумку.
     Люди,  которым  была  чужда  и  враждебна  самая мысль о диалектическом
развитии  ребенка, с негодованием отнеслись к утверждению, высказанному мною
в  начале  настоящей главы, что у старших дошкольников речевая одаренность к
шести-семи  годам  иссякает  и  мало-помалу  вытесняется  новыми,  столь  же
целесообразными качествами.
     Между  тем  в  настоящее  время  эта  истина  уже  утвердилась в науке.
Бесчисленные  наблюдения  доказывают,  что  к восьми годам убывает не только
речевая  одаренность ребенка, - но зачастую и всякая другая. "Приблизительно
в  восьмилетнем  возрасте дети постепенно теряют творческий музыкальный дар,
который  зарождается  в  них  примерно  с  полуторагодовалого  возраста",  -
свидетельствует  знаменитый  дирижер  Леопольд  Стоковский*. Ниже мы увидим,
что  то  же самое происходит и с детьми-стихотворцами. О детях-рисовальщиках
и  говорить  нечего:  это подтвердит всякий живописец, практически изучавший
разные стадии детского художественного творчества.
     ______________
     * Леопольд Стоковский, Музыка для всех нас, М. 1959, стр. 58.

     Конечно,  сказанное  относится  не  ко  всем  детям.  Истинные, прочные
таланты  благополучно  переступают  этот  -  установленный мудрой природой -
рубеж.  А  главное,  в  широком  биологическом  и  социальном плане здесь не
только  утрата,  но  -  повторяю! - и приобретение. То обстоятельство, что у
детей  в  определенный  период  их  душевного  роста начисто исчезает всякая
способность  (и  склонность)  к  словотворчеству,  знаменует  собою успешное
завершение процессов, при помощи которых ребенок овладевает родным языком.

                           ФОНЕТИКА ДЕТСКОЙ РЕЧИ

     Эта  тема  не  входит в круг моих наблюдений. Здесь я могу лишь попутно
сказать,   что,   как   мне   кажется,  ребенок  добирается  до  правильного
произношения  слов  столь  же  сложным, извилистым и трудным путем, каким он
приходит  к их нормативной конструкции. Например, один мой знакомый ребенок,
для  того  чтобы овладеть словом "кооператив", истратил не меньше пятнадцати
месяцев.  И  не  механическим  присовокуплением  новых слогов к тем, которые
были  добыты  прежде,  создавал  он  всякую  новую  форму,  а другими, более
изощренными способами:
     Сначала: пиф.
     Потом: пиф-пиф.
     Потом: аппф.
     Потом: капиф.
     Потом: каапиф.
     Потом: патиф.
     Потом: копатиф.
     И наконец: кооператив.
     Сын  Н.А.Менчинской,  судя  по  ее  дневнику,  больше  двух с половиной
месяцев овладевал словом "лампа":
     Сначала: ям.
     Потом: яма.
     Потом: тапа.
     Потом: ляпа.
     Потом: лямпа*.
     ______________
     *  Н.А.Менчинская,  Развитие  психики ребенка. Дневник матери, М. 1957,
стр. 57-58.

     Чтобы  овладеть  словом "пуговица", ему, как видно из того же дневника,
понадобилось четыре месяца:
     Сначала: пу.
     Потом: пуга и пуца.
     Потом: пугитя и т.д.*
     ______________
     *  Н.А.Менчинская,  Развитие  психики ребенка. Дневник матери, М. 1957,
стр. 55.

     Все  это  очень  близко  к той схеме, которая дана известным физиологом
Н.И.Красногорским, одним из учеников и сотрудников И.П.Павлова.
     "Новые  наблюдения  показывают,  -  пишет  Н.П.Красногорский, - что при
образовании   слов  огромное  значение  имеет  сила  раздражителя,  то  есть
звуковая  сила  фонем  и  слогов,  из  которых составляется слово. Ребенок в
первую   очередь  берет  и  упрочивает  повторением  первый,  последний  или
наиболее   сильный   ударный   слог   в  слышимом  слове.  В  дальнейшем  он
присоединяет  к  этому  слогу второй по силе раздражитель и уже только после
этого  вводит  в  формирующееся  слово относительно слабый, ранее опускаемый
слог.  Образовывая  слово  "молоко",  ребенок фиксирует и произносит сначала
слог  "мо", как первый раздражитель, связывая его с оптическим раздражителем
при  виде  молока. В дальнейшем он присоединяет к этому слогу второй ударный
слоговой  раздражитель  -  "ко" и, смотря на молоко, говорит "моко". Наконец
он  вводит  третий  слог  -  "ло"  в  конце или в середине слова, произносит
"моколо" и наконец "молоко".
     В  другом  случае ребенок при виде молока произносит сначала "ням-ням",
то  есть  отвечает  генерализованной  речевой  реакции. Затем, дифференцируя
молоко,  он  синтезирует сразу два ударных слога и, заменяя "ло" звуком "я",
говорит "маяко"; наконец, вводя "л", произносит "маляко".
     "Поразительным   фактом,   -  указывает  ученый,  -  является  огромная
синтетическая  объединяющая  сила головного мозга у детей уже в самом раннем
возрасте"*.
     ______________
     *  Н.И.Красногорский,  К  физиологии  становления  детской речи. Журнал
высшей  нервной  деятельности  имени  И.П.Павлова, вып. 4, т. II, 1952, стр.
477.

     Добавлю  от  себя,  что  эта "огромная синтетическая объединяющая сила"
мышления  чудесным  образом проявляется у детей уже в период пассивной речи,
когда  ребенок  еще  не  умеет  произнести ни одного слова. Период пассивной
речи,  которая  поверхностному наблюдателю кажется просто молчанием, - самое
творческое время развития речи ребенка.

Глава вторая

                          НЕУТОМИМЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ

                         I. ПОИСКИ ЗАКОНОМЕРНОСТЕЙ

                         НОВИЧОК В ОКРУЖАЮЩЕМ МИРЕ

     Разум ребенка у нас не в чести.
     Всякому,  кто  высказывает  какую-нибудь  вздорную  мысль,  мы  нередко
говорим с раздражением:
     - У тебя детская логика!
     Или:
     - Ты рассуждаешь, как малый ребенок.
     Или еще обиднее:
     - Глуп, как дитя!
     Многим  это  кажется  вполне  справедливым:  ведь и вправду очень часто
приходится слышать от малых ребят самые нелепые суждения и домыслы.
     Но  стоит  только вдуматься в эти "нелепости", и мы будем вынуждены раз
навсегда  отказаться  от  такого  скороспелого мнения: мы поймем, что в этих
"нелепостях"  проявляется жгучая потребность малолетнего разума во что бы то
ни  стало  осмыслить  окружающий мир и установить между отдельными явлениями
жизни  те  прочные  причинные  связи,  которые ребенок стремится подметить с
самого раннего возраста.
     Правда, это не всегда удается ему.
     Однажды  в  дачной  местности  под Ленинградом случилось такое событие:
когда  небо  на  закате  было  красное,  подстрелили бешеного пса. С тех пор
Майя,  двух  с  половиною  лет, всякий раз, когда видела алое вечернее небо,
говорила с полным убеждением:
     - Опять там бешеную собаку убили!
     Легко  глумиться  над  юной  мыслительницей,  воображающей, будто из-за
какого-то  дохлого пса небо запылало огнем! Но разве здесь не сказывается та
драгоценная  тяга  к  установлению  связи  между отдельными фактами, которая
является движущей силой всех созданных человеком наук?
     Эта  тяга  зачастую  приводит  ребенка  к самым фантастическим выводам.
Вот,  например,  каким  образом  четырехлетняя  Тася усвоила слово "ученый".
Впервые  с этим словом она встретилась в цирке, где показывали ученых собак.
Поэтому,  когда  полгода  спустя она услыхала, что отец ее подруги - ученый,
она спросила радостно и звонко:
     - Значит, Кирочкин папа - собака?
     Ошибка    опять-таки   чрезвычайно   почтенная:   в   ней   сказывается
великолепная  способность  человеческою  разума  применять ко всякому новому
комплексу  незнакомых  явлений результаты жизненного опыта, добытые в других
областях.

     Но  опыт  ребенка  микроскопически  мал, и оттого ребенок пользуется им
иногда невпопад.
     Поезд  налетел  на  свинью  и  разрезал  ее пополам. Катастрофу увидела
пятилетняя  дачница  Зоря  Котинская  и  пролила много слез. Через несколько
дней ей попалась навстречу живая свинья.
     - Свинья-то склеилась! - закричала в восторге Зоря.
     Вот   до   чего  ребенку  неведомы  простейшие  вещи,  с  которыми  ему
приходится  сталкиваться!  Новичок  в  окружающем  мире,  он  на каждом шагу
попадает впросак, громоздя ошибку на ошибку.

     Каждый  малыш совершает несметное множество подобных ошибок, основанных
на глубочайшем незнании самых элементарных вещей и явлений.
     Мой  трехлетний сын впервые познакомился с сосновыми шишками, когда они
валялись  на  земле  под  деревьями.  И  лишь  через месяца два увидел их на
ветках сосны с верхнего этажа нашей дачи:
     - Шишки на дерево полезли как-то.

     До  чего  скудны  сведения  малых  ребят  о  простейших закономерностях
жизни,  лучше  всего  можно  видеть  из  тех  потрясающе  наивных вопросов и
домыслов, с которыми они обращаются к старшим:
     - Мама, кто раньше родился: ты или я?

     - Папа, а когда ты был маленький, ты был мальчик или девочка?

     - Я  люблю  снег  больше солнышка. Из снега можно крепость построить, а
из солнышка что?

     - Я люблю чеснок: он пахнет колбасой!

     - Мама, крапива кусается?
     - Да.
     - А как она лает?

     - Море - это с одним берегом, а река с двумя.

     - Под кроватью живут мышкины птенчики.

     - А   если   оторвать   голову   и  я  ее  в  руки  возьму,  будет  она
разговаривать?

     - Страус - это жираф. Только птица она.

     - Индюк - это утка с бантиком.

     Крошит курам капустные листья, которые они не едят.
     - Это я им в запас, на потом, когда они станут кроликами.

     - Мама, что это радио говорит: война, война! Что это такое - война?
     - Это  когда  враги нападают на мирную страну, убивают людей, поджигают
города, села, деревни.
     Анка снимает радио.
     - Куда ты понесла радио? Поставь на место!
     - Несу на помойку.
     - Зачем?
     - Чтобы не было войны!

     - Что ли, ножик - вилкин муж?

     - Ой,  луна  вместе с нами летит и в трамвае и в поезде! Тоже на Кавказ
захотела!

     - Папа,  да сруби ты, пожалуйста, эту сосну... Она делает ветер; а если
ты срубишь ее, станет тихо в я пойду гулять.

     Солнце опускается в море.
     - Почему ж оно не зашипело?

     Впервые увидал полумесяц:
     - Ой, ракета луну поломала.

     - Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
     - Если я вырасту тетей, буду врачом. А вырасту дядей - инженером.

     Валерик четырех лет:
     - Мама, ты была девочкой?
     - Да, была.
     - В школу ходила?
     - Ходила.
     - А с кем я дома оставался?

     Леша  взял  кость от говядины, зарыл ее у себя под окном, чтобы выросла
корова.  По  вечерам  он  поливал  эту кость, а по утрам бегал проверять, не
показались ли из-под земли коровьи рога.
     Моя  Мура, трех с половиною лет, совершила такой же безумный (и в то же
время   вполне   закономерный)   поступок,  который  я  тогда  же  попытался
прославить в стихах:

                Мура туфельку снимала,
                В огороде закопала:
                "Расти, туфелька моя,
                Расти, маленькая!
                Уж как туфельку мою
                Я водичкою полью,
                И вырастет дерево,

                Чудесное дерево!
                Будут, будут босоножки
                К чудо-дереву скакать
                И румяные сапожки
                С чудо-дерева срывать,
                Приговаривать:

                "Ай да Мурочка,
                Ай да умница!"

     - Собаки нужны охотнику, чтобы на него зайцы не напали?

     Увидала на Невском огромный термометр:
     - Улица заболела.

     У Славы в папиросной коробке пчела.
     - Зачем ты мучаешь пчелу? Выпусти ее.
     - Как же! "Выпусти"! Я ее доить буду! Она мне будет мед давать!

     Эвакуированная семья устроилась спать под открытым небом у вокзала.
     - Мама, почему мы не взяли с собой нашу крышу?

     И  солнце  и  звезды  в одно мгновение создаются ребенком из маленького
пламени в печке:
     - Топи,  топи, папа, пусть огонь летит на небо, там из него сделаются и
солнце и звезды.

     Я  знал  мальчика,  который  часто допрашивал мать, куда уходит ночь по
утрам.  Наткнувшись однажды на глубокую яму, на дне которой была темнота, он
прошептал понимающе:
     - Теперь я знаю, куда прячется ночь.

     И вот причина появления весны:
     - Зиме стало холодно, она и убежала куда-то.

     Такая же эрудиция в области политэкономии:
     - Мама, сходи на базар, купи, пожалуйста, побольше денег.

     Засыпая в непривычном Крыму:
     - Мамочка, потуши солнце.

     Увидела поезд:
     - Вот откуда облака! Их паровозы делают.

     - Ложись на мою подушку, будем вместе мой сон смотреть!

     Когда обидят двухлетнего Элю, он говорит угрожающе:
     - Сейчас темно сделаю!
     И  закрывает глаза, убежденный, что благодаря этому весь мир погрузился
во тьму.

     - Как ты спал? Что видел во сне?
     - Ну да! Разве в такой темноте что-нибудь увидишь!

     Трехлетней Иринушке подарили крохотные кукольные качели.
     Писатель Пантелеев спросил:
     - Можно мне на них покачаться?
     - Нет, они пока еще маленькие.

     - Мама, знаешь, небо сделано из пластмассы!

     - Мама, из чего делают корку на хлебе?
     - Из муки.
     - А как же потом ее на хлеб натягивают?

     Миф о происхождении двугорбых верблюдов.
     Мать говорит своему трехлетнему Лёсе:
     - Слезь с окна, упадешь, будешь горбатый.
     - А верблюд, наверно, два раза падал.

     Леночка Люляева попросила у бабушки китайский сервиз.
     - Когда будешь выходить замуж - подарю.
     Леночка сейчас же к отцу:
     - Папочка,  дорогой,  давай  с  тобой  поженимся,  и  тогда у нас будет
китайский сервиз.

     Здесь  в  каждом  слове,  в  каждом поступке ребенка сказывается полное
незнание простейших вещей и явлений.
     Но,  конечно, я привожу эти факты не затем, чтобы глумиться над детским
невежеством.
     Напротив,   они-то   и   внушают   мне  уважение  к  ребенку,  так  как
свидетельствуют,  сколько  гигантской работы приходится проделывать детскому
мозгу, чтобы уже к семилетнему возрасту преодолеть этот умственный хаос.
     Нельзя  не  удивляться тому, за какой маленький срок ребенок овладевает
таким несметным богатством разнообразных познаний.
     Уже  ко  времени  поступления  в  школу он начисто освобождается от тех
заблуждений, которые были присущи ему в возрасте от двух до пяти.
     К  этому  времени  его  эрудиция  становится так велика, он так чудесно
ориентируется  в  мире  вещей  и  явлений, что уже не скажет ни одной из тех
фраз,  какие  приводятся  в  настоящей  главе:  ему уже твердо известно, что
шишки  не  взлезают  на  дерево, что куры не становятся кроликами и вилка не
бывает  женою  ножа. Уже та неизмеримо огромная разница, какую мы замечаем в
объеме  познаний  младшего  дошкольника  и  младшего  школьника,  говорит  о
чудодейственной активности детского разума в этот ранний период его бытия.
     Вот,  например,  как  велика  неосведомленность  малых  детей в области
анатомии, физиологии людей и животных.

     Голый мальчик стоит перед зеркалом и говорит, размышляя:
     - Глаза,   чтобы   смотреть...   Уши,   чтобы   слышать...  Рот,  чтобы
говорить... А пуп зачем? Должно быть, для красоты...

     - У Юры в носу понос!

     - Ой, мама, меня под коленкой тошнит!

     Сережа,  двух  с  половиною  лет,  с  большим  любопытством глядел, как
женщина, придя к его матери, кормит свою девочку грудью.
     - Мама,  -  спросил  он,  -  а  когда  я  был маленький, я тоже так пил
молоко?
     - Да.
     - А как ты его туда наливала?

     Другой столь же глубокий вопрос, заданный при тех же обстоятельствах.
     Мать  кормит  грудью  новорожденную  Катю.  Старший  Максим  лет  пяти,
правнук А.М.Горького, спрашивает с величайшей серьезностью:
     - А кофе там тоже бывает?

     - У Аленки на руках одни мизинчики!

     - Мама, мама, у меня болит блюдечко!
     И указала на коленную чашку.

     - У коровы из титеньки морковки торчат.

     Бабушка вынула искусственные зубы. Юра расхохотался:
     - А теперь глазки выньми!

     - Вот  чудо  -  я пью и кофе, и воду, и чай, и какао, а из меня выходит
один только чай.

     - Мама, сними с меня башмак. У меня на правой ноге ладошка чешется.

     - Ах, мамочка, у тебя только две груди?
     - А ты что думал?
     - А я думал - как у нашей Дамки: в два ряда по всему животу.

                           ПОИСКИ ЗАКОНОМЕРНОСТЕЙ

     Но  сколько  бы  мы ни приводили подобных ошибок, нельзя не восхищаться
проявившимся  в  них  упорным  стремлением  детского  разума  внести хотя бы
иллюзорный порядок в разрозненные, дробные знания о мире.
     Пусть  ребенок  на  первых порах устанавливает ассоциации по случайному
признаку,  пусть  иные  применяемые  им аналогии ложны, все же самое желание
ребенка  ответить на вопросы: зачем? почему? каким образом? - есть важнейшее
качество его младенческой психики.
     В  этом  искании  закономерностей  -  основа  культуры, залог прогресса
человеческой  мысли;  и  как  бы  ни  спотыкался  ребенок на первых порах (а
спотыкается он буквально на каждом шагу!), он идет по верному пути.
     Каждое  из  тех детских суждений, которые мы сейчас приводили, основано
либо на ассоциации по смежности, либо на ассоциации по сходству.
     Ассоциацию  по  смежности  применила, например, двухлетняя Майя - та, о
которой  сказано  в  самом  начале  главы.  Ее  сильно  поразили  два факта,
совпавшие  случайно во времени: закатное небо, пламеневшее невиданными алыми
красками, и выстрел милиционера в собаку.
     Именно  потому,  что  эти два факта были для нее так неожиданны, новы и
ярки,  она  выделила  их  из ряда других - и тотчас же установила между ними
причинную  связь,  решив,  будто собак убивают всегда, когда небо становится
красным.
     Пусть  на  этот  раз  она  ошиблась,  но все же, повторяю, она проявила
важнейшую  склонность ума человеческого к отысканию взаимной обусловленности
наблюдаемых фактов.
     Здесь,    так   сказать,   эмбрион   причинно-следственного   мышления,
свойственного всему человечеству.
     Конечно,  ошибочные  суждения  детей  мы,  взрослые,  должны искоренять
самым   настойчивым   образом;   но  нельзя  же  оставаться  слепыми  к  тем
замечательным  приемам  мышления,  которыми  оперирует  ребенок  даже тогда,
когда совершает ошибки.
     Ошибки  очень  скоро  преодолеются  жизненной  практикой,  навыки  же к
причинно-следственному истолкованию фактов останутся у ребенка навсегда.
     Чудесно  сказано  об  этом  у  Сеченова:  "Ребенок  начинает  сознавать
предметы  внешнего  мира  не  только  в  их  обособленности, но и со стороны
взаимных  отношений,  как  цельных  предметов  друг  к  другу,  так и частей
каждого  отдельного  предмета к своему целому. Пониманию ребенка открываются
через  это  те  пружины  материального  бытия,  которыми связываются объекты
внешнего  мира  и  которые  составляют основу как обыденного, так и научного
миросозерцания.
     Из   элементарных   размышлений   ребенка   вырастает   мало-помалу  та
грандиозная    цепь   знаний,   которая,   начинаясь   самым   поверхностным
расчленением  конкретных  фактов  материального  мира,  увенчивается точным,
непогрешимым математическим знанием"*.
     ______________
     *   И.М.Сеченов,   Кому   и  как  разрабатывать  психологию?  Избранные
философские и психологические произведения, М. 1947, стр. 268.

     От  "поверхностного  расчленения  фактов"  Майя,  как  мы  видели,  уже
перешла  к  отысканию  их  взаимных  отношений.  Правда, она даже попытки не
делает  определить  качества  наблюдаемых  ею  вещей,  а просто связывает их
произвольной каузальной (причинной) связью.
     Следующий  шаг  на  этом  пути  -  ассоциации  по сходству (и различию)
предметов.  Наиболее  наглядным примером такой ассоциации является сделанное
трехлетним ребенком определение индюка: "Индюк - это утка с бантиком".
     Одно  частное  понятие  ребенок определяет другим, и в этом его ошибка;
но  самое  его  тяготение  к  классификации  объектов  материального мира по
видовым  и  родовым  признакам,  к  сопоставлению  их  с  другими  объектами
является надежной основой всей его будущей умственной деятельности.

IV. ДЕТИ О РОЖДЕНИИ

     Этой  особенностью  детского  разума  мы  и обязаны пользоваться всякий
раз,  когда  ребенок  задает  нам вопросы, на которые невозможно ответить со
всей прямотой.
     К числу таких вопросов принадлежит раньше всего вопрос о рождении.
     Наиболее  пытливые  дети  в  большинстве  случаев уже на четвертом году
начинают  страстно  размышлять о причинах своего появления на свет. Тогда же
у  них возникают вопросы о том, откуда вообще появляется на земле все живое,
и  не  было,  кажется,  ребенка,  который  не  создал  бы  своей собственной
гипотезы по этому поводу.
     Конечно,  все  такие гипотезы всегда, без единого исключения, ошибочны,
но каждая из них громко свидетельствует о неустанном труде его мысли.
     Раздумья  о  начале  всего  существующего  - закономерность умственного
развития  ребенка.  И когда ребенок спрашивает: "Кто выродил первую маму?" -
здесь  сказывается  одна  из самых ранних попыток его юного мозга доискаться
до первопричин материального мира.
     По   словам   современных   исследователей   такие  вопросы  совершенно
естественны.  "Ребенок, - говорит один из английских ученых, - видит, что на
свете  существуют  мужчины  и  женщины,  старики  и  юнцы,  маленькие дети и
большие,  он  видит,  что  в  его  родной  семье  то и дело появляются новые
младенцы,  он  слышит, что то же происходит и в других семьях, и конечно, он
был  бы  слепым  и  глухим  и  притом слабоумным, если бы у него не возникло
вопроса о происхождении детей"*.
     ______________
     *  "The  Nursery  Years",  by Susan Isaaks, London (Routledge and Kegan
Paul), 1956, p. 93.

     Умелые  педагоги применяют особую тактику, при помощи которой возможно,
не  слишком  отклоняясь от истины, на первых порах удовлетворить любопытство
ребенка,  жаждущего  проникнуть в тайны рождения человека. "А почему папа не
беременный?"  -  спросил  один  малыш  у  воспитательницы детского сада. Она
ответила  ему с той осторожностью, которую рекомендовал педагогам М.Горький:
"Родятся  дети только у мам, а папы тоже любят своих детей, заботятся о них.
Вы  видели,  как  голуби  кормили  своих  птенчиков:  и  мама  и папа давали
птенчикам  корм.  Яички в гнездышко кладет только мама, а когда мама-голубка
улетает,  то  голубь  садится  на  гнездо  и  греет  яички..."  "Вот в таком
хорошем,  вразумительном тоне дается ответ детям. И дети удовлетворяются", -
сообщает автор статьи*.
     ______________
     *  Э.И.Залкинд,  Как  отвечать  на  вопросы  детей. Сборник "Воспитание
ребенка в семье", М. 1950, стр. 227.

     Верна   ли  эта  тактика,  не  знаю.  Дети  бывают  разные,  и  никаких
универсальных   рецептов,   конечно,   у   нас   не   имеется.  Здесь  нужен
индивидуальный  подход, причем все зависит от чутья педагогов, от их таланта
и   такта.  Общих  норм,  равно  применимых  ко  всякому  ребенку  при  всех
обстоятельствах,  здесь нет и не может быть. Поэтому на дальнейших страницах
нам  надлежит  ограничиться  простым  воспроизведением  наиболее характерных
фактов,  показывающих,  как  многосторонен  и жгуч интерес малолетних умов к
этой - для них непосильной - проблеме.

     Вот, например, любопытная запись о моей правнучке Машеньке:
     "До  четырех лет ей внушали, что детей покупают в магазине. Но в четыре
года посыпались вопросы: в каком магазине? где? как? и т.д.
     Пришлось  объяснить,  что  детей  не покупают, а рожают. Например, мама
родила  Машеньку,  а  баба  Марина - маму и т.д. "А дедушка Коля кого родил?
Тети  родят  девочек, а дяди мальчиков?" - и была возмущена, узнав, что дяди
не  родят.  Далее  посыпалось:  "Почему  Сережа  родился у тети Гали, а не у
тебя?  Не  захотел  быть в твоем животике? Почему? А почему Людочка родилась
позже  меня и теперь она меньше меня? Почему она не захотела родиться вместе
со мной?"

     "Моя   шестилетняя  Туська,  -  пишет  мне  С.А.Богданович,  -  увидела
беременную и стала смеяться:
     - У-у, какой живот!
     Я говорю ей:
     - Не смейся над тетей: у нее в животе ребеночек.
     Туська с ужасом:
     - Съела ребенка?!"

     - И мальчиков мамы родят? А для чего тогда папы?

     - Как я родилась, я знаю. А вот откудова вы с папой выродились?

     - Мама,  кто меня выродил? Ты? Я так и знала. Если бы папа, я была бы с
усами.

     И снова - на ту же тему:
     - Какая это библиотекарша? С усиками?
     - Да.
     - А почему она с усиками?
     - Не знаю.
     - Должно быть, ее папа выродил.

     - А  петух  может  совсем-совсем-совсем  забыть, что он петух, и снести
яичко?

     - Как  это  - где я взялась? Ты же сама родила меня своими собственными
руками.

     - Мам, из чего человеков делают? Что ли, из костёв?

     - Дядя,  дядя,  из  большого  кролика высыпались вот такие малюсенькие.
Иди скорее, а то они влезут обратно, и ты их никогда не увидишь!

     Через  много  лет  мне  сообщили  о  девочке,  которая, присутствуя при
рождении котят, сказала понимающим голосом:
     - Это мышки из кошки сыплются.

     - Как сделался первый человек? Ведь его родить-то было некому!

     Вере три года. Коле пять. Они поссорились. Вера кричит:
     - Мама! Не роди этого гадкого Колю!
     Коля (злорадно):
     - А я уже выроженный!

     - Эта девочка родилась с ручками и ножками или ей их потом приделали?

     - Эх,  мама,  мама,  и  зачем ты родила этого гадкого Гуку! Сидел бы он
лучше у тебя в животе и скучал бы там всю свою жизнь.

     В повести Веры Пановой "Сережа" пятилетний герой рассуждает:
     "Откуда  берутся  дети  -  известно:  их  покупают в больнице. Больница
торгует   детьми,  одна  женщина  купила  сразу  двух.  Зачем-то  она  взяла
совершенно  одинаковых  -  говорят,  она  их  различает по родинке: у одного
родинка  на  шее,  у  другого нет. Непонятно, зачем ей одинаковые. Купила бы
лучше разных".

     Вообще  легенда  о  том,  что  родители покупают детей, - одна из самых
распространенных среди младших дошкольников.
     Какой-то  назойливо  шутливый  старик  сказал  пятилетней  Наташе об ее
младшей сестре:
     - Подари-ка мне эту девочку!
     - Как  же  можно!  -  солидно  возразила  Наташа.  -  Мы  за нее деньги
платили.

     Т.К.Горышина пишет:
     "С  извечным  вопросом малолетних исследователей - откуда берутся дети,
я   столкнулась,   когда  Кате  было  четыре  года.  Относительно  себя  она
безоговорочно  приняла  версию  о покупке в магазине (насколько я знаю, этот
современный  вариант  полностью вытеснил прадедовского аиста). Но уже в пять
лет Катя обратилась ко мне с недоумением:
     - А откуда звери берут детей? Ведь у них же нет магазинов".

     Та же Катя:
     - А  знаешь, как из мальчика сделать девочку? Нужно надеть на него юбку
и бантики, вот и все!

     Отец шестилетней Светланы продал принадлежавший ему телевизор.
     - Вот  и  хорошо!  - заявила Светлана. - Теперь у тебя есть деньги и ты
можешь купить мне братишку.

     - Сколько вы заплатили, когда покупали меня в родильном доме?
     - Ты  весил  три  килограмма,  кажется,  по  семьдесят  пять  копеек за
килограмм.
     - Разве детей продают по весу? Что они, сыр или колбаса?

     Пятилетнего  Вову  иногда  заставляли  нянчить  маленькую Лену, сестру.
Соседка  в  шутку просила его, чтобы он продал ей Лену. Он не соглашался. Но
когда ему надоело быть нянькой, он сам принес ей Лену дня продажи.
     - У меня нет денег, - сказала соседка.
     - А вы возьмите в долг, под зарплату.

     Мать  пятилетнего  мальчика,  вернувшись  из  родильного  дома,  громко
сокрушалась о том, что у нее вместо девочки - мальчик.
     Слушая ее жалобы, сын посоветовал:
     - А если копия чека осталась, можно и обменять!

     Родители  Тани (двух с половиной лет) обещали купить ей братишку, но не
сейчас,  а  потом,  так  как денег у них было маловато. Танечка стала копить
медяки  и,  бросая  их  в  глиняную  кошку-копилку,  всякий  раз нетерпеливо
допытывалась,  сколько  еще не хватает, чтобы купить хотя бы самого дешевого
Ваню.
     Так  прошло  месяцев  пять.  Как-то  вечером  родители побывали в кино.
Узнав об этом, Таня расплакалась:
     - Не тратили бы денег на билетики, а скорее купили бы Ваню!

     Ира  Гмызина  (в  г.Петропавловске) попросила у матери, чтобы та купила
ей девочку Таню.
     - Они  очень  дорого  стоят,  -  ответила  мать. - Хочешь, я куплю тебе
куклу?
     Ира отказалась. Через несколько дней радио объявило о снижении цен.
     - Ну, теперь, - закричала Ира, - ты можешь купить мне Таню!

     Испытывая  жгучую  ревность  к  новорожденной  сестре, трехлетний Игорь
предложил отцу:
     - Давай продадим Нинку обратно в роддом! Давай!

     Подружка   сказала  Люде,  что  ей  купят  сестру  или  брата.  Люда  с
негодованием:
     - Не  купят,  а  выродят.  Детей покупали, когда было рабство, а теперь
всех выраживают.

     Дочь   ленинградского   профессора  М.Басова  (пяти  с  половиною  лет)
сообщила  ему  как-то  в  разговоре,  что  котята,  которые родятся у кошки,
происходят, по ее убеждению, от съеденных кошкой мышат.
     - А маленькие дети как родятся? - спросил отец, испытуя ребенка.
     - Тоже  у  мамы  в  животе!  Вот  мама  съест телятину, у нее и родится
маленький ребеночек.
     - А если я съем телятину, у меня родится или нет?
     - У тебя тоже родится. У мамы дочка, у тебя сынок.
     "Так,  - говорит профессор Басов, - ребенком, крайне неожиданно для его
собеседника,  а  может  быть,  и  для  него самого, были разрешены сразу две
проблемы - происхождение видов и проблема пола".

     Марина:
     - Нана,  если  дети  стриженые,  ты  можешь  узнать,  это  мальчик  или
девочка?
     - Нет. Если нет косичек, не могу.
     - А мамы, представь себе, догадываются.

     Лет  тридцать  назад,  когда  в  Ленинграде  еще существовали пролетки,
шестилетний  Антон,  узнав,  что  лошади родились "из животика", без всякого
удивления спросил:
     - Разве у извозчиков такой большой живот?

     - Слушай, мама: когда я родился, откуда ты узнала, что я - Юрочка?

     - Если бы я знала, что ты такая противная, я бы у тебя не родилася.

     - Мама, давай родим себе жеребенка!

     Пятилетний Эдик хвастает в коммунальной кухне:
     - Папа  маме  часы обещал, чтобы родила ему девочку. Дал бы часы мне, я
бы ему десять штук родил бы.

     - В котором часу я родилась?
     - В половине седьмого.
     - Ой, ты и чаю-то попить не успела!

     Каким  бы  ограниченным  ни был жизненный опыт детей, они всегда готовы
противопоставить его неправдоподобным измышлениям взрослых.
     - Я нашла тебя в лесу под кустом, - сказала мать четырехлетней Ирине.
     Та возразила с великолепной иронией:
     - Когда мы гуляли в лесу, что-то я не видела, чтобы там дети валялись!

     - Мама,  мне  очень хочется сестренку... Ты, случайно, не хочешь родить
мне сестренку? Попробуй, пожалуйста!
     - Я бы с удовольствием - папа не позволяет!
     - Ну что ж! Вот папа уедет, а мы тогда без него попробуем!

     Нередко  встречаются дети, которые считают равно актуальными оба метода
возникновения людей на земле:
     - Мама, ты меня купила или народила?
     - Народила.
     - Э! А Лёньку мама купила.

     - Папа, откуда я взялся?
     - Тебя купили на рынке.
     - Да, но прежде чем продавать, меня должен же был кто-то сделать!

     - Что это ты шепчешь собаке?
     - Я  ей  говорю:  народи мне щеночков. А она мне отвечает: родю, родю с
удовольствием.

     Четырехлетней Иринушке хочется иметь сестру или брата.
     - Анна  Аркадьевна,  -  говорит  она  соседке,  - вы не можете дать мне
адрес, где вы покупали вашу Катеньку?

     - Царица обожала свою дочь, а потом у нее родилася падчерица...

     Угроза:
     - Вот уеду в Ростов, рожу ребеночка и не напишу, как зовут.

     - И зачем ты нам такого злого папу народила?

     - Мама, мама, выроди маленького.
     - Отстань от меня, мне некогда.
     - У тебя же бывает выходной день!

     - Мама,  когда  твой  зонтик у тебя разродится, дан мне самый маленький
зонтичек.

     Родители  колеблются,  брать  ли  для  Наташи собаку, так как отец этой
собаки - дворняга.
     - Мама,  даю  тебе честное слово, наверняка знаю, что там никакого отца
и не было.

     - Из чего человек сделан?
     - Из мяса и костей.
     - А кто кожей все это обтягивал?

     - Деток мамы родят, а взрослых людей кто?

     Наташеньке восемь месяцев. Пятилетняя Лена говорит ей сердито:
     - Зачем  ты  в  рот берешь пеленку? Вот заболеешь, умрешь, - тебя мамка
второй раз рожать не будет.

     - Когда я родилась, папа и мама были в театре. Пришли, а я уже тут.

     Саша  (трех с половиною лет) растет без отца. Это нисколько не огорчает
его.
     Его спрашивают:
     - Где твоя мама?
     - На работе.
     - А папа?
     - Мы его еще не сделали.

     - Ладно,  если  ты  не  хочешь,  чтобы  я  был  твой сын, так роди меня
обратно!   (А   потом  ревет  целый  день,  удрученный  своей  кощунственной
дерзостью.)

     О таком же случае я через много лет прочитал в дневнике Ф.Вигдоровой:
     - Мама, почему у меня такая скандальная сестра? Роди ее обратно.

     Там же такая запись:
     - Мама,  ну,  пожалуйста,  роди  ребеночка или собачку, ну, прошу тебя!
Знаешь, как я буду их любить.

     Мать. Ох, как ты мне надоел!
     Пятилетний Сережа. Не надо было родить!

     - У кого самая первая мама сисю сосала?

     - ...Наконец-то  у  девочки  народилися  папа  и  мама,  и она им очень
обрадовалась.

     Уже  с  давнего  времени  в  Швеции,  во  Франции, в Англии, в США идет
агитация    за    "откровенность"    родителей:    считают,    что   психике
трехлетних-четырехлетних  детей  будет  нанесен  очень  тяжелый  ущерб, если
родители не расскажут им полную правду о тайнах их зачатия и рождения.
     Английский  педагог  Бенджамин  С.Грюнберг  так  и  назвал  свою книгу:
"Родители  и  половое  воспитание"  ("Parents  and  the Sex Education"), где
громит  "отсталых"  матерей  и  отцов,  которые  считают эту преждевременную
откровенность ненужной.
     Четырнадцатым  изданием  вышла  в  Лондоне  книжка  К.  де Швейниц "Как
рождается  ребенок", специально предназначенная для детского чтения*. Книжка
напечатана  с  подзаголовком  "Что  каждому  ребенку  нужно  знать", - очень
завлекательная,  нарядная  книжка,  с  отличными картинками, на великолепной
бумаге.   В  ней  с  большим  литературным  искусством  рассказывается,  как
продолжают  свой  род  птицы, растения, рыбы, домашние и дикие животные, а с
ними  заодно  и человек, который таким образом ставится в один биологический
ряд со всеми живыми существами.
     ______________
     *  "How  a  Baby  is  Born", by K. de Schweinitz, London (Routledge and
Kegan Paul).

     Казалось  бы,  чего  лучше! Но можно ли назвать эту книжку правдивой? В
том-то  и  горе, что нет. Под лозунгом "говорите ребенку правду" она говорит
ему ложь.
     Пусть  неоспорима  та  истина, что половой инстинкт дан живым существам
исключительно  для  продолжения  рода,  но  какой  же  влюбленный согласится
считать  брачные  отношения  с  любимой  только  средством  для производства
детей!   Для   влюбленных  их  сексуальная  жизнь  вполне  самоцельна  и  не
преследует  никаких  утилитарных  задач.  Задача продолжения рода совершенно
вытесняется  в  их  представлении  такими бурными и сложными эмоциями, какие
доступны  только  душе  человеческой.  Если  вы ничего не скажете ребенку об
этих  эмоциях,  а сообщите ему лишь о технике зачатия (приравняв эту технику
к  той, какая наблюдается в мире животных), вы, сами того не желая, обманете
его,  солжете  ему,  ибо  в  вашей схеме никак не вместятся не только Наль и
Дамаянти,  не  только  Ромео и Джульетта, не только Леандр и Геро, не только
Беатриче  и  мадам  Бовари,  но  даже чеховская "Попрыгунья" и "Душечка", не
говоря уже о "Даме с собачкой".
     Вся    мировая    литература    с    древнейших    времен   громогласно
свидетельствует,   что  взаимное  притяжение  полов  отнюдь  не  обусловлено
сознательным    намерением    продолжить   свой   род.   Неужели   Петрарка,
воспламенившись  внезапной любовью к Лауре, добивался сближения с нею, чтобы
стать  отцом ее детей? И было ли материнство сознательной целью княжны Мери,
когда она полюбила Печорина?
     Если  отрешить сексуальные отношения от тех эмоций, которые порождаются
ими  в  каждом человеческом сердце, и воспринять их как технический процесс,
направленный  исключительно  к  изготовлению  детей, это будет понято каждым
влюбленным  как  циническая  клевета  на  любовь,  -  клевета, опровержением
которой  служат  те  мириады  лирических  песен  и  любовных стихов, которые
слагаются   снова   и   снова  каждым  новым  поколением  молодежи.  В  этих
стихотворениях  и  песнях  нашел воплощение тот комплекс возвышенных чувств,
без которых любовь - не любовь.
     Скажут,  что  я  противопоставляю точной науке - поэзию, которая, как и
подобает  поэзии,  питается одними иллюзиями, не вникая в подлинную сущность
вещей.  Но  ведь  такие  иллюзии  властительны  не  только  над поэтами. Они
присущи  каждому  влюбленному:  каждый  самый  заурядный, самый обыкновенный
мужчина  субъективно  воспринимает  свое влечение к женщине как нечто такое,
что дорого ему само по себе. Имя этого влечения - страсть.

                Бьется сердце беспокойное,
                Затуманились глаза,
                Дуновенье страсти знойное
                Налетело как гроза.

     "Дуновенье  страсти"  -  какой  же воспитатель возьмется рассказывать о
нем   маленьким   детям,   которым   оно   чуждо,   недоступно,   непонятно,
несвойственно.
     Вот   почему   даже  в  аисте  меньше  обмана,  чем  в  той  урезанной,
искалеченной  "правде",  которую  спешат  сообщить  своим детям иные слишком
торопливые взрослые.
     Мне  много раз случалось убеждаться, как хорошо забронирован ребенок от
ненужных  ему  мыслей  и  сведений,  которые  его воспитатели навязывают ему
преждевременно.
     "Не  могу,  -  пишет  мне  одна читательница, - полностью согласиться с
тем,  что не следует говорить малышам о том, откуда дети берутся. Не следует
раскрывать  всё,  но  сказать,  что  братец  или сестрица у мамы в животе, -
надо.  Я  была  беременна  вторым  ребенком.  Дочка пяти лет бурно встречала
меня,  когда я возвращалась с работы. Однажды такая бурная встреча причинила
мне  небольшую  боль,  и  я испугалась за будущего ребенка. Я сказала дочке,
чтобы  она  пока  на меня не прыгала, потому что у меня внутри ребенок и его
можно  ушибить. Надо было видеть, как трогательно стала девочка заботиться о
том,  чтобы не сделать мне больно. Спрашивала иногда: "А скоро он будет?" На
вопрос  о том, как он туда попал, я сказала, что об этом узнает, когда будет
постарше.  И  все  было  просто.  Я  думаю,  что  в этом вопросе надо что-то
частично  объяснять.  Но  выдумывать  басню  о  покупке ребенка - никогда не
нужно".
     Если  же мать или отец, не считаясь с возрастными потребностями, все же
попытаются  сообщить ему полную и неприкрытую "истину" о зачатии, ребенок по
законам  своего  детского  мышления  непременно  превратит  эту  "истину"  в
материал для безоглядной фантастики.
     Так  поступил,  например,  пятилетний  Волик  Шмидт, сын академика Отто
Юльевича  Шмидта,  когда  его  мать  откровенно  сообщила  ему  подлинные  и
подробные сведения о происхождении детей.
     Он  тотчас  же  стал  импровизировать  длинную  повесть о своей жизни в
материнской утробе:
     "- Там есть перегородка... между спинкой и животиком.
     - Какая перегородка?
     - Такая  перегородка  -  с  дверкой.  А  дверка  вот  такая  маленькая.
(Смеется.)  Да-да.  Я сам видел, когда у тебя в животике был. И комнатка там
есть малюсенькая, в ней живет дяденька.
     - Какой дяденька?
     - Я  был  у  него в гостях, пил у него чай. Потом я играл еще в садике.
Там  и  садик  есть маленький, и песочек в нем... И колясочка маленькая... Я
там с детками играл и катался.
     - А откуда же детки?
     - Это  у  дяденьки  породились...  Много-много  деток. И всё мальчики -
девочек   там   нет.   И  моссельпромовцы  сидят...  Трое  их...  Вот  такие
малюсенькие.
     - И ты там жил у них?
     - Я  приходил к дяденьке в гости, а когда пришла пора родиться, я с ним
попрощался за ручку и вышел у тебя из животика".
     Рассказ  об  этом маленьком Волике, населившем материнскую утробу тремя
моссельпромовцами,  я заимствую из неопубликованного дневника Веры Федоровны
Шмидт.
     В том же дневнике есть другая любопытная запись:
     "После  каждого  глотка  Волик останавливается и как бы прислушивается,
что делается у него внутри. Потом весело улыбается и говорит мне:
     - Уже побежало по лестничке в животик.
     - Как - по лестничке?
     - У  меня там лестничка (показывает путь от горла до желудка); все, что
я  кушаю, бежит потом по лестничке в животик... А потом есть еще лестничка в
ручках, в ножках... Везде идет то, что я кушаю...
     - Это тебе кто-нибудь рассказал так?
     - Нет, это я сам видел.
     - Где же ты это видел?
     - А  когда  я  был у тебя в животике, я видел, какие у тебя лестницы...
значит, и у меня такие..."
     Вот  что  сделал  пятилетний ребенок из эмбриологических истин, которые
поторопилась сообщить ему мать.
     Это  было  давно.  Но  вот  через  двадцать  лет,  в октябре 1962 года,
свердловский  врач Г.И.Дубровская пишет мне о своем четырехлетнем Илюше, что
он,  после  того  как  ему сообщили "всю правду" о зачатии и рождении детей,
тотчас же стал фантазировать так:
     - Я  ходил  и искал себе маму. Заглянул в сердце к одной тете, к другой
тете. Все тети злые. Нашел добрую тетю и пошел жить у нее в животе.
     Научная  истина,  к которой взрослые поспешили его приобщить, отпала от
него,  словно  мяч  от  стены,  потому  что  до поры до времени он так же не
способен усвоить ее, как, скажем, Ньютоновы законы механики.
     Лучшим  комментарием к вышеприведенным строкам дневника В.Ф.Шмидт могут
служить следующие ценные мысли, высказанные А.С.Макаренко.
     "Больше  всего,  -  говорит  знаменитый  педагог, - беспокоились о том,
чтобы  ребенок был как-то по-особенному разумно подготовлен к половой жизни,
чтобы  он  не  видел  в  ней  ничего  "стыдного", ничего тайного. Стремясь к
этому,  старались  как  можно  раньше посвятить ребенка во все тайны половой
жизни,  объяснить  ему  тайну  деторождения.  Конечно,  с настоящим "ужасом"
показывали  на  тех  "простаков", которые обманывали детей и рассказывали им
сказки  об  аистах  и других фиктивных виновниках деторождения. Полагали при
этом,   что   если  ребенку  все  разъяснить  и  растолковать,  если  в  его
представлении  о  половой  любви не останется ничего стыдного, то этим будет
достигнуто и правильное половое воспитание.
     ...Нет  никакой  срочной  надобности  торопиться  с  открыванием "тайны
деторождения",  пользуясь  для  этого  случайным  вопросом  ребенка.  В этих
вопросах   не  содержится  еще  никакого  особенного  полового  любопытства,
сокрытие  тайны никаких переживаний и страданий ребенку не приносит. Если вы
более  или  менее  тактично  отведете вопрос ребенка, отделаетесь шуткой или
улыбкой,  ребенок  забудет  о  своем  вопросе и займется чем-либо другим. Но
если  вы начнете с ним толковать о самых секретных подробностях в отношениях
между  мужчиной  и  женщиной,  вы обязательно поддержите в нем любопытство к
половой   сфере,   а   потом   поддержите   и  слишком  рано  взбудораженное
воображение.  То  знание,  которое  вы  ему сообщите, для него совершенно не
нужно  и  бесполезно,  но  та игра воображения, которую вы у него возбудите,
может  положить  начало  половым  переживаниям, для которых еще не наступило
время.
     ...Против  слишком  ранних  обсуждений  полового вопроса с детьми нужно
возражать  и  по  другим  соображениям:  открытое  и слишком преждевременное
обсуждение  половых  вопросов  приводит  ребенка к грубо рационалистическому
взгляду  на  половую  сферу,  кладет  начало  тому цинизму, с которым иногда
взрослый  человек  так  легко  делится  с другими самыми сокровенными своими
половыми переживаниями"*.
     ______________
     *  А.С.Макаренко,  Половое  воспитание, Сочинения, т. IV, М. 1951, стр.
410,  411,  412. Это было одно из заветнейших убеждений Антона Семеновича, и
в разговорах со мною он возвращался к нему особенно часто.

     Как   мы   видели,   ребенок  и  сам  отвергает  те  сведения,  которые
преждевременно  даны  ему  взрослыми.  Он начисто вычеркивает их из сознания
как  бы  для  того,  чтобы  взрослые  могли  убедиться, что умственная пища,
которую они предлагают ему, в данном случае ему не нужна.
     Мать Толи Божинского сообщает мне:
     "Я  объяснила  Толе,  что  такое  беременность.  Когда  родилась у меня
Тиночка,  я  долго  толковала  ему,  что  она "вышла у меня из животика". Но
однажды  я рассказала ему сказку об аисте. И потом, когда спросили, откуда у
нас Тиночка, он убежденно сказал:
     - Аист принес.
     О Тиночке я никогда не говорила ему, что ее принес аист".

     Пришли гости, и кто-то спросил про трехлетнюю Валю:
     - Чьи у Вали глаза?
     Ему ответили:
     - Папины.
     "А  папа,  бедный,  значит, без глаз остался", - подумала Валя и тут же
сочинила такую гипотезу:
     - Когда  я  еще  не  родилась,  у  папы  было  много  глаз, и большие и
маленькие;  а  когда  мама купила меня, папа отдал мне большие глаза, а себе
оставил маленькие.

     Замечательна  легкость, с которой ребенок разрешает такие проблемы. Все
это  -  чистейшая  импровизация, сродни тем вдохновенным экспромтам, которые
он  произносит во время игры. Экспромты для него такая же неожиданность, как
и  для  его  собеседника.  Он  за  минуту  не  знает, что скажет, но говорит
уверенно и твердо, не сомневаясь в правильности своих измышлений.
     Эти  измышления  -  времянки, нечто вроде рабочих гипотез. Через минуту
он  готов  высказывать  прямо  противоположные  мысли,  ибо  здесь  для него
зачастую  своего  рода  смысловая  игра.  Даже  если ему приведется случайно
присутствовать   при   рождении   каких-нибудь  тварей,  он  и  тогда  готов
истолковать происходящее самым фантастическим образом.
     В.И.Качалов  рассказывал  мне,  что  когда  его  сын и Митя Сулержицкий
узнали,  что  у кошки должны родиться котята, они никак не могли догадаться,
откуда эти котята появятся.
     Митя глянул кошке в ухо и крикнул:
     - Теперь уже скоро! Уже лапка видна.

     - Мама, правда, что люди от обезьяны произошли?
     - Правда.
     - То-то я смотрю: обезьян так мало стало.

     - Разве  ты  не знаешь, что все люди произошли от обезьяны: и я, и твоя
мама.
     - Вы - как хотите. А моя мама - нет.

     Еще один "научный" разговор о происхождении человека по Дарвину.
     Нина Щукарева спрашивает бабку:
     - Бабушка, ты была раньше обезьяной?
     - Нет, никогда не была.
     - А твоя мама?
     - Тоже нет.
     - Кто же был обезьяной? Дедушка?
     - Бог с тобой. И дедушка не был.
     - Ну так, значит, моя московская бабушка.

     Во  всякой  подобной  путанице  виноваты, конечно, взрослые, которым не
терпится   обогатить  ребенка  сложными  и  многообразными  сведениями,  еще
недоступными несозревшему разуму.
     Ведь  ребенок  не  может  представить  себе  те  миллионы  лет, которые
потребовались  для  эволюционных  процессов.  Его  представления  о  времени
ограничены рамками его крошечного детского опыта.
     Поэтому,  сколько  бы взрослые ни старались приобщить его в полной мере
к  подобным  научным  познаниям, это всегда приведет их к неизбежному краху.
Когда,  например,  шестилетнему  Коле  отец  стал  рассказывать  об эволюции
животного  мира,  мальчик  понял его рассказ на свой лад и сообщил товарищам
по детскому саду:
     - Я  знаю:  мой дедушка был обезьяной, начал работать и стал человеком.
Потом он народил папу, а папа меня.
     Для   каждого   ребенка  от  двух  до  пяти  жизнь  всего  человечества
начинается в лучшем случае с дедушки.

VII. НОВАЯ ЭПОХА И ДЕТИ

     Подобных  детских  высказываний  записано  у  меня  очень  много,  но и
приведенных  достаточно,  чтобы  установить  основные их типы. Замечательно,
что  некоторые  из  них  сообщались  мне  дважды  и трижды в разное время из
разных  источников, и я не мог не прийти к убеждению, что они в значительном
своем большинстве характерны для очень многих нормальных детей.
     Как  уже сказано выше, я приступил к собиранию детских выражений и слов
полвека  назад, даже раньше, и это дало мне возможность подметить одно очень
важное  качество  собираемых  мною материалов - их частую повторяемость, их,
так  сказать, однотипность: моя правнучка в своем словотворчестве идет точно
тем  же путем, каким шли мои дети и внуки, и не только в словотворчестве, но
и в методах всей своей умственной деятельности.
     Эти  три  поколения  детей, которые я мог наблюдать на протяжении столь
долгого   времени,   давали   в   соответствующем  возрасте  одно  и  то  же
причинно-следственное  истолкование  одним  и  тем  же  явлениям  окружающей
жизни.
     В  огромном  большинстве  читательских писем, получаемых мною, я нахожу
уже знакомые мне наблюдения и факты или очень близкие их варианты.
     Например,  с  разных  концов Советского Союза мне сообщали и сообщают о
детях,  которые,  услышав  от  взрослых,  что  человек  -  потомок обезьяны,
сделали  из  этого  вывод, будто той обезьяной, от которой идет человеческий
род, был в недавнее время их дедушка.
     Точно     так     же     повторяются    опять    и    опять    гипотезы
трехлетних-четырехлетних   детей,   будто   девочки   произведены   на  свет
исключительно  мамами,  а  мальчики - исключительно папами. Подобно тому как
разные  дети  из  поколения  в поколение всякий раз сызнова изобретают слова
всехный,  кусарик, мазелин, ктойтина, рогается, пивнул, методы их умственной
работы  и  в других областях совершенно тождественны и приводят к однородным
результатам (зачастую к одинаковым ошибкам).
     Зато  бесконечно  разнообразны  детские  суждения  и  помыслы,  которые
отражают в себе общественные условия их жизни.

     Индустриализация   нашей   страны,  например,  вызвала  тысячи  детских
речений,  немыслимых  в  прежнее  время. Вот некоторые из них, разносторонне
отражающие  то  широчайшее внедрение техники в быт, которое в последние годы
происходит у нас буквально на каждом шагу.
     Четырехлетний  Миша  Юров  выписывается  из  больницы.  Прощаясь с ним,
нянечка спрашивает:
     - Миша, ты москвич?
     - Нет,  я  - "победа"! - отвечает мальчишка, потому что для него, как и
для большинства малышей, "москвич" - это раньше всего марка автомобиля.

     И, конечно, не только "москвич".
     По  радио  передавали  статью  о  волгоградском  сражении.  Статья была
озаглавлена: "Победа на Волге".
     Услышав это заглавие, Славик взволнованно крикнул:
     - Дедушка! Авария! "Победа" налетела на "Волгу"!

     Трехлетний  мальчик,  гуляя  по  городу, увидел остановившуюся на улице
лошадь.
     - Верно,   току  у  ней  нет!  -  сказал  он  и  обнаружил  одной  этой
коротенькой  фразой,  что  уже появилось такое поколение детей, для которого
электропоезда,  троллейбусы,  трамваи  привычнее (а значит, и понятнее), чем
лошадь.
     Еще  не  так  давно  дети  всегда  наделяли  машину  свойствами людей и
животных:
     - Мама, смотри, какой краснощекий автобус!
     Но  теперь,  как  мы видим, их так тесно обступила электромеханика, что
они объясняют ею даже поведение уличной клячи.
     Двухлетний  гражданин,  у которого во время беготни оторвался шнурок от
туфли, садится на траву и вздыхает:
     - Пеебой  мотое...  -  что,  несомненно,  должно  означать:  "Перебой в
моторе".  Даже  сказать  эти  слова  не умеет как следует, а уже применяет к
своей крохотной обуви технический термин.

     Девочка впервые увидела в Зоопарке слона. Глянула на хобот и сказала:
     - Это не слон, а противогаз.

     Кике ставили клизму. Он командовал:
     - Ну, включай!
     А потом:
     - Выключи, выключи!

     - Ах, мамочка, какая ты красивая! Как мотоциклетка!

     У меня в сказке "Тараканище" есть такие стихи:

                Зайчики
                В трамвайчике,
                Жаба на метле.

     Т.Л.Мотылева  сообщает  мне,  что  ее  четырехлетний сын Миша читал эту
сказку по-своему:

                Зайчики
                В трамвайчике,
                Жаба на метро, -

то есть модернизировал  сказочный  транспорт,  созданный  древней  фантазией
патриархальной деревни.

     Одновременно   с  этим  драматург  И.В.Шток  написал  мне  о  такой  же
поправке, внесенной его дочерью Икой:
     - Ты  неправильно говоришь. Нужно "на метре", а ты говоришь "на метле".
Зайчики в трамвайчике, жаба на метре.

     - Правда, мама, троллейбус - это помесь трамвая с автобусом?

     - "...Волчишко с годами превратился в матёрого волка..."
     Что  такое  "матёрый", Володя не знал и потому пересказывал эту историю
так:
     - Волчишко поступил в монтеры...

     Привычка  малолетних  детей к автоматике стала так велика в СССР, что я
не  очень  удивился, когда услыхал, как один мальчик, желая выпить томатного
соку, громко сказал в магазине:
     - Мама, купи мне автоматного соку!

     - Давай посмотрим коров - стадо идет.
     - А что в них интересного? Если бы в них мотор был!

     Городская девочка впервые в деревне. Увидела теленка:
     - А он заводной?

     Вася воротился из колхоза.
     - Что ты там видел?
     - Лошадиный прицеп.
     То есть попросту - воз.

     Мама:
     - У  одного мальчика два глаза, у второго тоже два глаза. Сколько у них
всего глаз?
     Костя (с плачем):
     - Я глазов считать не умею.
     - А что ты умеешь считать?
     - Реактивные самолеты.

     Даже   окраска   предметов   ассоциируется   у   современных   детей  с
механизмами.  Мне  пишут  из  Ленинграда о пятилетнем Боре, который, увидя в
книге  слово  "лето",  напечатанное  три  раза - красными голубыми и черными
буквами, - сказал:
     - Это  лето  - пожарные машины, это лето - поливальные машины, это лето
- грузовые машины.

     Даже  в старинные сказки умудряются советские дети внедрить современную
технику.  Пятилетний художник, выслушав сказку о бабе-яге, рисует ее избушку
на курьих ножках с длиннейшей антенной на крыше.
     - Ведь она же радио слушает!

     - Слушай, Сереженька, сказку. Созвала как-то бабушка семерых козлят...
     - По телефону?

     Илюша Розанов (1 г. 10 м.) впервые увидел грозу.
     - Бабушка, смотри, какой салют!

     Четырехлетний  сын  инженера  Витя  Варшавский  нарисовал  человечка, а
сбоку отдельно - нос, уши, глаза, пальцы и сказал деловито:
     - Запчасти.

     Ему показали картинку: лошадь, впряженная в плуг.
     - Что это такое?
     Объясняют: лошадка пашет землю.
     - Разве лошадка - трактор? - удивляется он.

     Вернулся из Зоопарка.
     - Ну, Алешенька, что ты там видел?
     Ждали,  что  он  начнет  говорить о тиграх, слонах, бегемотах. Но Алеша
ответил коротко:
     - Машину!
     (Грузовик, поливавший дорожки.)

     Вопрос моего малолетнего внука:
     - Дед, а в лошадь бензин наливают?

     Лошадь попятилась от вырытой канавы.
     - Смотри, Николушка, лошадка испугалась!
     - И совсем не испугалась, просто забуксовала.

     Детей  постарше  интересуют  проблемы  того  же порядка, но значительно
более сложные. Семилетний Сережа Сосинский:
     - Чтоб  долететь  до  какой-нибудь  там  планеты,  надо  сто шестьдесят
девять  лет. Значит, чтобы человек действительно долетел до нее, ему надо по
дороге  жениться и иметь детей, которые и долетят. Но могут ли рожаться дети
в атмосфере?
     Он хотел сказать "в безвоздушном пространстве".

     Наташа, дочь поэта Д., сочинила такое стихотворение о Лайке:

                Отправили собаку
                Летать вокруг Земли.
                Ей разных бутербродов
                На месяц запасли.

                Собака громко лает
                В кабиночке своей,
                А спутник всё летает
                Вокруг Земли моей.

     Поэту  захотелось  приписать  к  этой Наташиной песенке несколько строк
своего сочинения.
     - Пожалуйста, не надо, - сказала Наташа. - Ты ведь, я знаю, испортишь.

     Девочка   ехала   в  поезде  с  разговорчивой  матерью,  которую  долго
ревновала к ее собеседникам; наконец зажала ей рот:
     - Мама, закрой свое радио!
     Тут   опять-таки   "метастаз"  техники  в  область  бытовых  отношений,
процесс,  противоположный тому, который приходилось наблюдать в детской речи
лет тридцать назад.

     Е.Ковальчук   (Ленинград)  сообщает  мне  замечательный  случай  одного
такого "метастаза", который определяется суффиксом "ист".
     "С  сыном  Эдиком  мы приехали в Вильнюс. Это было в 1947 году. Тогда у
вокзала  стояло  много извозчиков. В Ленинграде их уже давно не было, и Эдик
никогда  их  не  видел.  Он  знал,  что  на  свете существуют велосипедисты,
таксисты, танкисты, но названия "извозчик" не знал.
     Указав на дрожки, он с восторгом воскликнул:
     - Смотри, папа, лошадист поехал!"

     Иные  старые  слова  известны советским детям главным образом в связи с
современностью.  Например, слово "карета". Когда в сказке Андерсена "Огниво"
детям  читают о том, что солдата повезли в карете, они спрашивают: "Разве он
заболел?",  так  как  единственная карета, известная им в наше автомобильное
время,  есть  "карета  скорой  помощи",  которая,  кстати сказать, давно уже
перестала  быть каретой. Впрочем, в последнее время дети чаще всего говорят:
"Победа" скорой помощи".

     Недавно  я  читал по радио отрывки из своей книги о Чехове. Рассказывая
о  его  сахалинской  поездке,  я  упомянул,  между  прочим, что в дороге его
обокрали случайные спутники.
     Вскоре после этого из Севастополя мною было получено такое письмо:
     "Мой  4-летний  сын Вова собирался гулять и, казалось, совсем не слушал
вашего чтения. Вдруг на лице его появилось выражение ужаса:
     - Мама, ты слышишь? Спутника обокрали!"

     Сооружает нечто из двух табуреток.
     - Что это ты делаешь, Гриша?
     - Для твоих сапог гараж строю.

     Прочтя  эту страницу моей книги, А.Мясникова (Куйбышев) спросила своего
племянника Алика:
     - Как называется дом, где живут лошади?
     Он немедленно ответил:
     - Гараж.
     - Ну, что ты! Совсем не гараж.
     - Ангар.
     - Нет, нет, не ангар.
     Он  замолчал  и  задумался.  Когда же ему сообщили, что жилье лошадей -
конюшня, он недоверчиво замотал головой.
     - Такого слова нету! Выдумываешь!
     Этот  же  Алик, по словам А.Мясниковой, воскликнул, увидя купающегося в
Волге коня:
     - Папа, лошадь по самый кузов в воду залезла!

     Бабушка  стоит  у  окна,  показывает  двухлетнему  внуку  автомобиль  и
сюсюкает:
     - Бибика! Сереженька, это бибика!
     Внук с пренебрежением глядит на нее:
     - Это не бибика, а "победа".

     Неинтересным  и  убийственно  скучным представляется пятилетнему Антону
Иванову  все,  что  не  связано  с техникой. О чем бы вы ни говорили ему, он
слушает  насупившись,  с  большой неохотой, а чаще всего и вовсе не слушает.
Но  чуть  только  дело касается радиолокаторов, динамо-машин, или блюмингов,
или  самой обыкновенной электрической лампочки, его круглые щеки краснеют, в
глазах  появляется  выражение  блаженства,  он вскакивает с места и, бегая в
восторге  по  комнате,  засыпает  говорящего  сотней вопросов и не отстанет,
пока не получит ответов на свои "как?", "почему?", "для чего?".
     Его  речь  перенасыщена  множеством  технических  терминов.  Он сказал,
например (цитирую со стенографической точностью):
     - Я  так  устал, как лампочка на сто двадцать вольт, которую включили в
сеть на двести двадцать вольт без трансформатора.
     И  это  показалось  мне  тем  более  чудесным,  что  растет он в семье,
чрезвычайно  далекой от техники: его дед - писатель (Всеволод Иванов), бабка
-  переводчица  повестей  и  романов,  мать  -  лингвистка,  отец - художник
(Д.Дубинский), один дядя - филолог, другой - пейзажист.

     В троллейбусе.
     - Тетя, подвиньтесь!
     Молчание.
     - Тетя, подвиньтесь, пожалуйста.
     Молчание.
     - Мама, эта тетя неозвученная?

     У бабушки в углу перед иконой никогда не гаснет лампадка.
     Леня с удивлением:
     - А почему у тебя все время горит стоп-сигнал?

     - Вот почитай стихи на кубиках.
     - Меня это теперь не интересует.
     - А что же тебя интересует?
     - Космос.

     - Эта церковь закрыта.
     - На переучет?

     - Бабушка, что с тобой?
     - Ох, милый, болею.
     - За кого? За "Спартак"? За "Динамо"?

     Выше говорилось о ребенке, назвавшем полумесяц "сломатой луной".
     Сейчас  мне  сообщают  про  мальчика (трех с половиною лет), который во
время войны закричал о том же полумесяце:
     - Мама, мама, луну разбомбили!

     Мальчик  лет  пяти  иллюстрировал  Пушкина  "У лукоморья дуб зеленый" и
сбоку нарисовал патефон.
     - При чем же здесь патефон?
     - Ведь  у Пушкина сказано: "Идет направо песнь заводит". Раз "заводит",
значит патефон.

     - Звезды на небе не настоящие, не красные, не такие, как в праздник.

     - Звезды - это салютинки, которые за небо зацепились.

     - Когда у нас день, в Америке ночь.
     - Так им и надо, буржуям!

     Характерно,  что слово "белый" советскими малышами часто воспринимается
не  в  прямом, а в переносном смысле. Услышав о белых медведях, Вова говорит
с удивлением:
     - Разве у зверей тоже есть буржуи?

     Марина Талашенко маме:
     - Стрекоза  -  это  буржуи,  а  муравей - рабочий... Волк - тоже жадный
буржуй,  а  журавль - рабочий. Вот только не знаю, в басне "Мартышка и Очки"
кто же мартышка: буржуй или рабочий?

     Внучка  инвалида-гардеробщика,  узнав,  что  ее дед заболел и не пойдет
сегодня вечером на службу, спросила встревоженным голосом:
     - А что же будет с пятилеткой?

     "Однажды  мы  взяли пятилетнего Сашу в кино, и он увидел картину "Ленин
в  1918 году", - сообщает мне Мария Сластёнина. - Там эсерка Каплан стреляет
в  Ленина.  Это  страшно взволновало Сашу. Потом ту же картину показывали по
телевизору.  Саша  сел  у  самого  экрана  и,  когда Каплан стала целиться в
Ленина  из  револьвера,  с  силой ударил глиняным петушком по экрану. Стекло
разбилось,  экран  потух.  Что  произошло?  Мы не поняли. Но потом услышали:
Саша смеется и кричит с торжеством:
     - Не успела! Не успела!
     Он был уверен, что ему удалось спасти Ленина от предательской пули".

     Соседка.  Стоит  ли вам сохранять эти туфли для Наточки? Ведь через год
они выйдут из моды.
     Мать. Мы за модой не гонимся!
     Ната. Мы только за мир и дружбу!

     Шестилетний Игорь - маме:
     - Ты у меня самая красивая, хорошая, миролюбивенькая.

     - Пушкина на дуэли убили...
     - А где же был милиционер?

     О какой бы стране ни зашел разговор, Ирочка тотчас же спросит:
     - А они за нас?

     Об Илье Муромце:
     - Илья Тимуровец.

     - ...тут баба-яга приземлилась.

     - И  сказал  колдун  Олегу:  "Ты  умрешь от своего коня". И тогда повел
Олег коня в колхоз...

     - Это кто нарисован?
     - Гном.
     - А он фашист или наш?

     Какой-то  мальчишка  с  большим  увлечением  слушал пушкинскую сказку о
царе  Салтане.  Но  все  время  его тревожил вопрос: что же такое этот самый
Салтан?  С  одной  стороны,  он  как  будто  человек симпатичный, а с другой
стороны,  слишком  уж  поддается влиянию злой Бабарихи и ее коварных подруг.
Поэтому  ребенок  все  время  перебивал рассказчика такими вопросами об этом
непостижимом царе:
     - А что он - правильный? А он хороший? А он наш, советский?
     Об   этом   мальчике   я   прочитал   в   одной  из  статей  профессора
А.В.Запорожца*.
     ______________
     *  А.В.Запорожец,  Психология  восприятия сказки ребенком-дошкольником,
"Дошкольное воспитание", 1948, ь 9, стр. 40.

     Подобный  же  случай  описан  в  неизданном  дневнике Ф.Вигдоровой. Она
решала  со  своей  дочерью  Галей  кроссворд, и им встретилась такая строка:
"Известный советский поэт".
     Галя сказала:
     - Некрасов.
     - Какой же он советский! - возразила писательница.
     - А разве он не советский? Ведь он же хороший.
     Как  и  для миллионов других наших граждан, "советский" и "хороший" для
Гали синонимы.
     Правда,  Гале  в ту пору было уже десять лет, но нужно ли говорить, что
в  отношении  к слову "советский" младшие дети вполне солидарны со старшими?
В  одной  из  публикаций  Дома  детской  книги  приводится такое восклицание
пятилетнего мальчика о сказочном Иване-царевиче:
     - Он хороший, Иван-царевич, как наши бойцы. Да?*
     ______________
     *  М.М.Скудина,  Роль  советской народной сказки в воспитании моральных
качеств  у  детей  дошкольного  возраста.  Сборник  "Литературно-критические
чтения", М. 1951, стр. 108.

     Если  бы  Иван-царевич,  в  представлении  нынешнего  ребенка,  не  был
наделен качествами советских бойцов, ребенок никогда не полюбил бы его.

     Так   как   эти   патриотические   чувства  советских  детей  одинаково
свойственны  и  младшим и старшим, я считаю возможным опять выйти за пределы
того  возраста,  которому  посвящена  моя  книжка,  и  привести  из дневника
Ф.Вигдоровой следующее высказывание восьмилетней Саши:
     - Если  бы  у  меня  была  волшебная палочка, я прежде всего сделала бы
так,  чтобы  ожил  Владимир  Ильич.  Потом, чтобы был жив Галин папа. Потом,
чтобы  ожили все великие, хорошие люди прошлых веков. А потом я взмахнула бы
палочкой в последний раз, чтобы стал коммунизм.

     Милиционер  задержал  машину,  нарушившую  правила  уличного  движения.
Маленький  сын  нарушителя,  с  ужасом  наблюдая,  как  советский милиционер
бранит  его  папу  и составляет на него какой-то акт, высунулся в окошечко и
просит:
     - Дяденька, отпустите нас! Мы - за мир!

     - Правда ли, что в Америке все стулья - электрические?

     На какую-то просьбу Миши бабушка сказала ему:
     - Это тебе по штату не полагается!
     - Так ведь штаты - это в Америке, а у нас штатов нет!

     - Что это за собака?
     - Немецкая овчарка.
     - Она сдалась в плен, да?

     Пятилетний Саша:
     - Мама, а летом холодной войны не бывает?

     Играя  с  ребятами,  Саша  усвоил  себе их выражения: "мирово погулял",
"мирово  покатался"  и  проч.  На  их  жаргоне  "мировое  мороженое" - самое
лучшее. Поэтому Саша с недоумением спрашивает:
     - Почему мировая война? Как же это: война и вдруг мировая?

     Отец Светика Гусева в шутку сказал жене:
     - Я тебе приказываю, и ты должна подчиниться.
     Светик ястребом налетел на отца:
     - Теперь  таких  мужей  не  бывает!  Теперь такие мужья не нужны. Ты...
раньшенный муж!
     Он хотел сказать: старорежимный.

     С   четырехлетним   Волей  мы  гуляли  по  старинному  кладбищу.  Среди
памятников  -  мраморный  ангел  с  поднятой  кверху  рукой. Воля смотрит на
памятник и объясняет себе самому:
     - Это он "будь готов" делает.

     Вообще   у   огромного  большинства  малышей  выработался  своего  рода
иммунитет  ко  всему  клерикальному.  Вересаев  рассказывает,  как  набожная
нянька  взяла  с  собой  маленького Юрика в церковь. Юрик, вернувшись домой,
сообщил со смехом своим близким:
     - Мы  гуляли  в  большом,  большом доме... Там Петровна голенького дядю
нюхала.
     - Что ты, Юра, врешь? - возмутилась Петровна. - Какого дядю нюхала?
     - А  на  стенке  дядя  голенький был нарисован. Петровна подошла к нему
близко,  машет  рукой  и  нюхает. А старушки все баловались: стукали в землю
лбом... А я не баловался, нет!..

     В церкви с бабушкой, увидя икону:
     - Чей это портрет?
     - Это боженька.
     - А где он живет?
     - На небе.
     - Высоко?
     - Высоко.
     - А реактивка его достанет?

     Писатель Рудольф Бершадский сообщает:
     "В  присутствии  пятилетней  дочери  я  однажды  рассказывал,  как няня
постоянно водила меня в церковь.
     Дочь недоверчиво перебила меня:
     - Папа, разве ты еще при боге родился?"

     Тот  же  Светик  Гусев  увидел  в Зоопарке слона. Он долго рассматривал
огромного зверя и наконец спросил у своей матери:
     - Чей это слон?
     - Государственный.
     - Значит, и мой немножечко, - произнес он с большим удовольствием.

     Радость  обладания  государственной собственностью я замечал до сих пор
главным образом у старших ребят.
     Стоит,  например, школьник на уроке географии у карты и, тыча пальцем в
советские  тундры,  говорит голосом владельца и хозяина: "Торфу мы имеем тут
столько-то, ископаемых столько-то".
     В  литературе это чувство наиболее ярко выражено В.В.Маяковским: "улица
моя,  дома  мои",  "мои  депутаты",  "в  моем  Моссовете", "моя милиция меня
бережет" (поэма "Хорошо!").
     Теперь  оказывается,  что  в  последние  годы  проявления  этого нового
чувства мы начинаем наблюдать и у дошкольников.

     Жаль,  что  подобные  речения детей так и пропадают бесследно, никем не
собираемые,  никем не хранимые. Ведь в каждом из них причудливо многообразно
и  ярко  отражается  переживаемый нами период истории. И было бы поучительно
познакомиться  с тысячами подобных ребячьих высказываний, собранных по всему
СССР,  так  как детская речь очень часто характеризует те социальные сдвиги,
которые происходят в стране.

     Нередко  приходится  наблюдать,  как  отражается  в  детских разговорах
семья.   Специальные   технические   термины,   свойственные  отцовской  или
материнской  работе,  перекочевывают  в  речь  малолетних  детей  и начинают
своеобразно служить их интересам и надобностям.
     Е.В.Гусева  сообщает  мне  о  своем  маленьком  Светике,  отец которого
служит бухгалтером:
     "Когда  я  ему  сказала,  что  он половину игрушек за лето растерял, он
высыпал все игрушки из корзины на пол и говорит: "Надо сделать переучет".

     У  четырехлетней  Наташи  Васильевой и мать и отец ученые: оба работают
над диссертациями.
     Увидела  Наташа  в детской книжке картинку: кошка сидит за столом среди
тетрадей и книг:
     - Кошка пишет диссертацию!

     А  сын  одного  писателя,  глядя  на  вертящуюся карусель, проговорил с
нетерпением:
     - Папа,   скажи  редактору  этой  карусели  -  нельзя  ли  мне  наконец
покататься!

     Трехлетняя  дочь  сапожника,  гуляя в садике детской больницы, увидела,
что  какая-то  женщина  несет ребенка в приемный покой, и сказала понимающим
голосом:
     - Починять понесли деточку.
     Здесь,  конечно,  очень  большое  значение  имеет  склонность  детей  к
подражанию.  Девочка  выросла  в  мире  сапожных  починок, и не мудрено, что
лечение   ребенка  представилось  ей  чем-то  вроде  прибивания  каблуков  и
подметок.

     Я  рассказывал  детям  известную  сказку  о  заколдованном царстве, где
заснувшие  жители  не просыпались сто лет. И вдруг дочь уборщицы, пятилетняя
Клава, воскликнула:
     - Ну и пылища же там была, господи! Сто лет не вытирали и не чистили!

     Дима,  сын продавца готового платья, использовал терминологию отцовской
профессии для излияния родственных чувств:
     - Я всех люблю одинаково, а мамочку на один номер больше.

     Подобный  же  эпизод  приводится  в  романе  Галины Николаевой "Жатва".
Маленькая   Дуняша,  дочь  заведующей  молочнотоварной  фермой,  получила  в
подарок  игрушку  -  резинового  петуха.  Оглядев  его со всех сторон тем же
критическим  взглядом,  каким  ее мать определяла достоинства каждой коровы,
девочка изрекла благосклонно:
     - Ничего по экстерьеру.

     - Тебя  нашли  в  капусте!  - говорят городскому ребенку, думая, что он
тотчас же представит себе традиционную капустную грядку.
     - Разве  я был в супе? - слегка удивляется он и тем обнаруживает, что в
качестве  горожанина никогда не видел огорода. Капуста являлась ему только в
тарелке.

     К  сожалению,  кое-где в наших семьях еще сохранились мещанские нравы и
навыки.  Больно  видеть,  что в эту трясину втягивают малолетних детей. Вот,
например,  как  отчетливо  отражается  в  их  разговорах  уродливая семейная
пошлость.
     - Тетя Оля, отдайте вашу Олечку за меня замуж.
     - Зачем?
     - Она  мне  будет  готовить, а я буду лежать на диване и читать газету,
как папа.

     - У нашего Захара две жены: одна родная, другая двоюродная.

     - У меня папа - я не знаю кто.
     - А у меня папа - шофер.
     - А у тебя, Витенька?
     - А у меня папа - подлец.
     - Кто тебе это сказал?
     - Мама.

     - Никогда не женюсь! Охота каждый день ссориться!

     - Мама, а к Ване-то новый отец приехал и Ваниного отца прогнал.

     - Твой папка коммунист?
     - Не! Какой он коммунист! Он с мамкой каждый день ругается!

     Двухлетней  Оле мать купила на день рождения бутылку квасу. Когда стали
ее  откупоривать, пробка вылетела, и квас, запенившись, полился на стол. Оля
побежала к отцу.
     - Папа,   папа!   Бутылку   стошнило!   -  крикнула  Оля,  неоднократно
наблюдавшая такую же "тошноту" у отца.

     Не менее отвратительным кажутся мне и такие, например, эпизоды.
     Уборщица. Девочка, ты уходи отсюда, ты мне мешаешь пол мыть.
     Девочка.  Не  уйду.  Мне  мама  велела:  "Как  бы, говорит, она чего не
взяла".

     Входит электроконтролер:
     - Ой,  как  вас  бабушка  испугалась!  Прямо плитку горячую под кровать
бросила.

     - Я  выйду  замуж  за  Вову,  -  говорит  четырехлетняя  Таня, - у него
красивый костюмчик, и за Петю тоже: он подарил мне копеечку.
     - А как же Леша? Ведь у него столько игрушек!
     - Что ж! Придется мне и за него выходить.

     У Люды и Саши отец пьянствует, тиранит семью.
     Люда:
     - Мама,  и зачем только ты на папе женилась! Нам бы, знаешь, как втроем
было хорошо!

     Хочется  надеяться,  что  пошлые нравы, отразившиеся в этих одиннадцати
эпизодах,  отойдут  мало-помалу в далекое прошлое! Ибо с каждым годом у меня
все   больше   накапливается  фактов,  свидетельствующих  о  трепетно-чутком
внимании  великого  множества  советских  родителей  к душевному развитию их
ребят.
     "Уважаемый  товарищ  Чуковский,  - пишет мне один молодой инженер, - мы
обращаемся  к  Вам, как к детскому писателю, за советом несколько необычного
характера.  В  связи  с  ожиданием  рождения  ребенка  мы  оба  хотели вести
"летопись"  его  жизни  от  0  до  3-4  лет  так, чтобы создалась фотография
формирования ребенка, его чувств, речи, физического развития..."
     Ребенок  еще  не родился, но у будущих родителей так огромно уважение к
нему,   к  его  будущим  чувствам,  речам  и  поступкам,  они  так  верят  в
значительность  его  психической жизни, что заранее, еще до его появления на
свет,  готовятся  стать  летописцами  самых  первых  его криков и лепетов и,
придавая   этому   делу   великую   важность,   обращаются   за   советом  к
профессиональным писателям.
     Еще  характернее  письмо,  полученное  Агнией  Львовной Барто от некиих
юных супругов:
     "...С  какого  возраста  давать детям Пушкина? И когда давать им читать
Маяковского?"
     Можно  было подумать, что речь идет о подростке или, по крайней мере, о
школьнике  пятого класса, и лишь в самых последних строках обнаружилось, что
родители  сильно  поспешили  со  своими вопросами, так как в ту пору их сыну
было всего лишь... четыре месяца!
     Подобных  писем  становится  все  больше.  И каждое из них продиктовано
таким  уважением  к  ребенку,  какого  не  было  и  быть не могло в прежней,
ветхозаветной России.
     Как  пренебрежительно  относились  в  былое  время  к  периоду  раннего
детства,  можно  видеть  из  следующей  типической  фразы в "Записках актера
Щепкина":
     "Тут  промелькнуло мое детство, весьма неинтересное (?!), как и детство
всякого (?!) ребенка"*.
     ______________
     * Записки актера Щепкина, М. 1933, стр. 33.

     Чтобы  продемонстрировать возможно нагляднее всю огромную разницу между
старым  и  новым отношением к ребенку, приведу два письма, полученные мною в
разное время.
     Первое   написано   больше   полувека  назад  (в  1909  году)  какой-то
разгневанной  барыней,  прочитавшей  в  одной  из тогдашних газет мои ранние
заметки о языке малышей.
     "Что  касается  детского языка, - писала она, - то советую вам почитать
Библию;  там  вы  узнаете,  как  три тысячи лет тому назад премудрый Соломон
доказал,  что  детского  языка  нет.  А  я,  как мать многих детей, могу вам
доказать,  что  дети,  по  недостатку развития своих внешних чувств и своего
ума,   умеют   только  картавить,  то  есть  коверкать  недослышанные  слова
взрослых,  например,  "шикана"  -  картошка,  "обдядя"  -  губка, "панфуй" -
футляр и т.д.".
     Сбоку приписка:
     "Вы забыли, что яйца курицу не учат".
     В  одной  этой  строке  -  древнее,  тысячелетнее,  рабье  неуважение к
ребенку.
     К письму прилагалось такое обращение в редакцию:
     "Ваши  читатели,  конечно,  не  иначе  могут смотреть на статью некоего
Чуковского  "О детском языке", как на рождественскую шутку. Но всяким шуткам
есть  предел...  Конец  вашей  газеты  недалек, если она не перестанет брать
сотрудников с одиннадцатой версты (то есть из сумасшедшего дома. - К.Ч.)".
     Исследовать  детскую речь многие считали в то время безумием. Заявить о
своем уважении к ребенку значило навлечь на себя неуважение "публики".
     Но  вот  письмо,  полученное  мною  в 30-х годах от одного деревенского
школьника:

     "Товарищ   Чуковский!   Я  решил  завести  дневник  и  записывать  речь
маленьких  людей,  будущих  строителей  социализма.  Прошу сообщить мне, как
лучше урегулировать это дело. Жду с нетерпением вашего совета. Привет.
                                                           Степан Родионов".

     Письмо  суховатое.  Деловое  письмо.  Насчет  того,  что  детская  речь
представляет  собою  большую социальную ценность, у Степана Родионова нет ни
малейших  сомнений. Для него это дело решенное. Уважение к психической жизни
ребенка вошло в его плоть и кровь.
     Он  спрашивает  лишь  о  методике этой трудной работы, которую берет на
себя   добровольно,   без   всяких   сентиментальных   ужимок,   просто  как
общественную  нагрузку.  А  нагрузок у него не так уж мало. Во втором письме
он сообщает:
     "Сельсовет  назначил  меня культармейцем. Сейчас я обязан к перевыборам
в Советы ликвидировать неграмотность и малограмотность [взрослых людей]".
     Он  по  самому  своему существу - просветитель. Тревога о детях, забота
об их приобщении к культуре - для него естественное чувство.
     В  прежнее  время нам, литераторам, писали о детях главным образом лишь
матери  да  бабки,  а  теперь заурядными становятся письма на эту же тему от
девушек,  холостяков и подростков, то есть от таких категорий людей, которые
прежде  считались  наиболее  равнодушными  к  детскому быту. Теперь любовь к
детям  из  узко  материнского чувства стала массовой, всенародной, разлилась
по миллионам сердец.
     Вот еще письмо - одно из тех, которые я теперь получаю десятками:
     "Я  студент  ленинградского  втуза,  не  педагог, не отец семейства, и,
следовательно, принципиально я далек от мира детей, но..."
     Дальше   следует   обычное   признание  (очень  сдержанное  и  зачастую
застенчивое) в неискоренимом пристрастии именно к "миру детей".
     "Я  через  полтора  месяца  кончаю  десятый  класс саратовской школы, -
пишет  школьница Наташа Николюкина. - Братьев и сестер у меня не было и нет,
но..."
     Следует такое же признание.
     И вот письмо московской студентки:
     "Я  страшно  люблю детей - и умных, и глупых, и красивых, и некрасивых,
-  и во мне вызывают умиление и восторг все их слова и поступки. Хотела бы я
знать  детей,  понимать  их,  а  любить  их  мне учиться не надо. Я бы очень
хотела  стать  хорошим  детским  врачом,  который  сумел  бы  мягко, чутко и
внимательно относиться к своим маленьким пациентам".
     Это  новое  чувство  с  большой глубиной и силой выразилось в советской
художественной  литературе.  Маленький ребенок стал излюбленным героем таких
писателей,  как  Аркадий  Гайдар,  Борис  Житков,  Вера Панова, Л.Пантелеев,
Василий Смирнов и другие.
     Особенно  показательна для наступившей эпохи ребенка книга Веры Пановой
"Сережа",  вышедшая  в  1956  году.  Кто  из  прежних писателей, и великих и
малых,  решился  бы посвятить целую повесть - не рассказ, не очерк, а именно
повесть   изображению  чувств  и  мыслей  самого  обыкновенного  малолетнего
мальчика,   и   притом  сделать  его  центральной  фигурой?  Этого  в  нашей
литературе  еще  никогда  не бывало. Это стало возможным лишь нынче, при том
страстном  интересе  к  ребенку,  которым в последнее время охвачены в нашей
стране широчайшие слои населения.
     Так  как  я  не  меньше  полувека пристально наблюдаю детей и всю жизнь
нахожусь   в   постоянном   общении   с   ними,   я   считаю   себя   вправе
засвидетельствовать   на   основании   очень   долгого  опыта,  что  детская
психология  изображается  в этой повести правдиво и верно, с непревзойденною
точностью.   Пятилетние,   шестилетние  советские  дети  думают,  чувствуют,
играют,  ненавидят и любят именно так, как это изображает Панова. Наблюдения
над  сотнями  наших  дошкольников, приведенные мною на предыдущих страницах,
полностью подтверждают все то, что сообщается в "историях из жизни" Сережи.
     Особенно  зорко подмечены талантливым автором этих "историй" неустанные
усилия  детского  мозга, направленные к овладению знаниями, необходимыми для
ориентации  в  окружающем  мире.  Автор чрезвычайно наглядно показывает, как
велика   та  страстная  пытливость,  с  которой  каждый  нормальный  ребенок
стремится  к  немедленному  решению всевозможных вопросов, ежечасно встающих
перед  его  неугомонным  умом,  -  в  том числе вопросов о рождении, жизни и
смерти.
     Достаточно  хоть  бегло  ознакомиться  с приведенными мною материалами,
чтобы  прийти  к  убеждению,  что  именно эти вопросы неизбежно встают перед
каждым  ребенком уже с трехлетнего, четырехлетнего возраста (см. в настоящей
книге стр. 451-493).
     Но  получилась  очень  странная  вещь:  вместо  того чтобы обрадоваться
замечательной  книге Пановой, нашлись критики, которые по непонятной причине
встретили  ее вопиюще несправедливыми, мелочными придирками, словно задались
специальною  целью  во  что  бы  то  ни  стало  отнять  у новейшей советской
литературы одно из лучших ее достижений*.
     ______________
     *  Рецензия  появилась  в  "Учительской  газете". Протесты см. в "Новом
мире",  1956,  ь 1, стр. 229 и в журнале "Семья и школа", 1956, ь 2, стр. 30
(статьи Н.Атарова и О.Грудцовой).

                           VIII. СЛЕЗЫ И ХИТРОСТИ

     На одной из предыдущих страниц я приводил заявление Нюры:
     - Я плачу не тебе, а тете Симе!
     Нюра  точно  выразила  отношение  многих  здоровых  трехлетних  детей к
социальной ценности слез.
     Ребенок  от  двух  до  пяти  нередко  плачет  "кому-нибудь" - с заранее
поставленной целью. И отлично управляет своим плачем.
     Мать  не  позволила  трехлетнему Коте кидать мячиком в люстру. Он начал
бурно  и  громко  реветь,  сидя  на  полу  среди комнаты. Мать спряталась за
ширму. Он подумал, что она ушла, вытер лицо кулаками, оглянулся и сказал:
     - Чего же я реву-то? Никого нет.
     И  пошел  разыскивать  мать  и,  пока  разыскивал, не плакал. Матери не
нашел, привязался к работнице и тотчас заревел еще пуще.
     Профессор  К.Кудряшов  сообщает  в  письме,  что  трехлетний  Сережа  в
разговоре с ним, между прочим, сказал:
     - Когда папа и мама приходят домой, я реву.
     - А без них?
     - При бабуле не реву.
     - Почему же?
     Сережа развел руками:
     - Бесполезно.
     Писатель  Н.Г.Кон  передал  мне  свой  разговор  с трехлетней Саррочкой
Брахман:
     - Я сегодня упала и сильно ушиблась.
     - Плакала?
     - Нет.
     - Почему?
     - А никто не видал.
     Плакать  в  одиночку,  без  слушателей,  здоровые дети зачастую считают
излишним.
     У  двух  близнецов  отец  совершенно глухой. Поэтому они ревут лишь при
матери. Когда же остаются с отцом, охота плакать у них пропадает.
     Тот  же  Сережа  (из  повести  Веры  Пановой)  умело  управляет  своими
слезами:  когда  старшие мальчики прогнали его, "у него дрогнула губа, но он
крепился:  подходила  Лида,  при  ней  плакать  не  стоит,  а  то задразнит:
"Плакса! Плакса!"
     Часто  случается  видеть,  как  ребенок  несет  свой плач какому-нибудь
определенному адресату.
     Его,  скажем,  обидели  в  далеком  конце  парка, и он бежит к отцу или
матери  по  длинной  тропинке  и  при  этом  нисколько  не  плачет,  а разве
чуть-чуть  подвывает.  Он  бережет  всю  энергию  плача до той минуты, когда
добежит  до  сочувственных  слушателей.  А  покуда тратит эту энергию скупо,
минимальными порциями, хорошо понимая, что расходовать ее зря не годится.
     Вообще эта "энергия плача" исчерпывается у детей очень быстро.
     Вова Воронов плакал на улице.
     - Подожди,  не плачь, - сказала мать, - сейчас будем дорогу переходить.
Здесь  реветь  некогда,  надо  смотреть, чтобы на нас машина не наехала. Вот
дорогу перейдем, тогда можешь снова плакать.
     Вова  замолчал.  Когда перешли дорогу, он попробовал опять зареветь, но
ничего не вышло, и он заявил:
     - Уже весь рёв кончился.
     Поводы  для детского плача нередко бывают ничтожными. Мать рассердилась
на  Лену  и  назвала  ее  Ленкой,  а потом, когда накрыли на стол, с улыбкой
сказала бабушке:
     - Ах, ты и селедочку приготовила!
     Этого было достаточно, чтобы Лена заревела безутешно.
     - Ты даже селедку называешь селедочкой, а меня - Ленкой!
     Дети  в  возрасте  от  двух  до  пяти вообще очень склонны к проливанию
слез. Недаром говорится: "Он плачет, как ребенок".
     - Бабуся, ты куда собираешься?
     - К доктору.
     Девочка - в слезы. И спрашивает, не переставая рыдать:
     - Когда ты уйдешь?
     - Да вот сию минуту.
     - Зачем же ты мне раньше не сказала - я бы раньше начала плакать!
     Еще  более  выразительный  случай  произошел недавно в одной московской
коммунальной  квартире.  Женщина  с  трудом убаюкала грудного ребенка, но на
душе  у  нее  неспокойно:  за  тонкой  стеной у соседей проживает трехлетний
Ваня,  страшный  крикун  и  плакса.  Стоит  ему  закричать,  и  он  разбудит
грудного.  Желая  задобрить этого зловредного Ваню, женщина дает ему большую
конфету  и  просит,  чтобы  он  помолчал  хоть  часок.  Ваня уходит к себе в
комнату,  послушно  молчит,  но  вскоре  возвращается  и протягивает конфету
соседке:
     - На, возьми, не могу - буду реветь.
     И с громким ревом выбегает из комнаты.
     Дико  было  думать,  что  так  поступают  все  дети  -  всегда, во всех
случаях.  Чаще  всего  они  плачут  бесхитростно, - от боли, от тоски или от
обиды.  Вспомним,  как  плакал Сережа (в той же повести Веры Пановой), когда
оказалось,  что  взрослые решили покинуть его. "Он рыдал, обливаясь слезами.
Его  не  берут!  Уедут  сами,  без него!.. Все вместе было - ужасная обида и
страдание".
     Это  плач,  выражающий  непритворное  детское  горе, подлинную душевную
муку.
     Но  здесь я говорю не об этих искренних детских слезах, проливаемых без
всякой  оглядки  на  взрослых. Сережа рыдал всерьез, ибо не мог не рыдать. Я
говорю  о  тех, к сожалению, многочисленных случаях, когда дети пытаются при
помощи  слез достигнуть каких-нибудь благ. Как бы ни были забавны эти слезы,
сколько  бы улыбок ни вызывали они у взрослых, поощрять их, конечно, нельзя.
Опрометчиво  поступают те взрослые, которые с нелепой угодливостью торопятся
исполнить  любые  желания  ребенка, выраженные нарочитым нытьем, и тем самым
приучают его с первых же месяцев его бытия к умелому использованию слез.
     Вообще  в  этой  неприглядной  привычке  детей  виноваты  исключительно
взрослые.
     Справедливо  говорит читательница М.Ф.Соснина (Казань) в одном из своих
писем ко мне.
     "Если,  -  утверждает  она,  -  слезы и рев никогда не ведут ни к какой
выгодной  для  ребенка  реакции  со  стороны  взрослых,  ребенок  и не будет
плакать  из  корысти.  Ему  такая возможность прямо-таки не придет в голову.
Значит  ли  это,  что он вообще не будет плакать? Нет, будет, но тогда слезы
его  будут  вызваны чисто физиологической потребностью разрядки накопившихся
переживаний...
     Вот,  например, мой сын, - продолжает т.Соснина, - никогда не плакал из
корысти,  потому  что  ничего  ему  "за  плач"  не  давали,  не  делали и не
уступали.  Как-то его бабушка выразила удивление, что он по какому-то случаю
не заплакал. А он ей на это ответил:
     - Плакать хорошо только с мамой!
     Прекрасное,  точное  определение  душевных  потребностей: плакать стоит
только   тогда,   когда   можно   выплакаться   всласть,  уютно,  удобно,  с
сочувствующим и понимающим человеком.
     И  тот  ребенок,  про которого вы пишете, что он бежит через весь парк,
не  плача,  чтобы  не  растратить свой плач, а весь излить своим родителям -
тот,  вероятно,  из  тех  же  побуждений  так поступал: чтобы плакать не как
попадя, а выплакаться хорошо, с удобством и нацело, без остатка".
     Отсюда  ясный  педагогический принцип: чтобы из своего плача ребенок не
делал  вернейшего  средства  к  достижению  удобств  и  выгод, мать должна с
первого  же  дня  его  жизни  подавить  в  себе  стремление  слишком  горячо
реагировать  на его слезы и вопли. Ни в коем случае ей не следует давать ему
грудь  всякий  раз,  во  всякую минуту, едва только он закричит. Кормить его
грудью  она  должна  по  часам, а не беспорядочно, когда ему вздумается, - и
при  этом строго-настрого запретить его бабушкам, теткам и сестрам подбегать
к  нему  при  первом  же  крике, брать его на руки, баюкать, качать, лишь бы
только  он  хоть  на минуту умолк. Иначе она своими руками толкнет его на то
хитроумное использование собственных слез, о котором мы сейчас говорили.

     Вообще  же  говоря,  "хитроумие"  свойственно  детям  гораздо чаще, чем
принято   думать.   Сентиментальная   легенда   о   ребенке,  как  о  некоем
бесхитростном праведнике, чрезвычайно далека от действительности.
     Ибо  на  самом-то  деле  ребенок  совсем  не  такой ангелочек, каким он
представляется  многим  слепо  влюбленным  родителям.  Большой  дипломат, он
нередко  внушает себе и другим, будто его своекорыстные желания и требования
подсказаны ему чистейшим альтруизмом.
     Четырехлетняя Вера говорит, например, своей матери:
     - Ты  можешь  пойти  за  мороженым...  Я  не  для  того  говорю, что за
мороженым, а для того, чтобы ты вышла немного на воздух.

     Наташа угощает бабушку конфетами:
     - Ты,  бабушка, кушай эти красивенькие (мармелад), а уж я буду есть эти
грязные.
     И, делая гримасу отвращения, со вздохом берет шоколадку.

     И  кого  не  обезоружит  своим простодушным лукавством такая, например,
уловка   ребенка,  где  голый  эгоизм  прикрывается  гуманнейшей  заботой  о
ближних.
     - Мама, возьми меня на ручки! Я тебя буду держать, чтобы ты не упала!

     Мать несет тяжелую кошелку.
     - Мама,  ты  возьми  меня  на  руки,  я возьму кошелку, и тебе не будет
тяжело.

     Пятилетняя  Ирина  во  время  обеда  ест  неохотно  и  вяло.  Чтобы она
действовала  ложкой  быстрее, мать предлагает ей есть суп наперегонки. Ирина
отказывается,  но  при  этом чрезвычайно хитро мотивирует свой отказ нежными
чувствами к матери:
     - Не хочу перегонять такую хорошую маму!

     У  бабушки  большие  очки. Андрюша гуляет с нею по многолюдному парку и
очень  боится  волков.  При  этом  в душе у него тлеет надежда, что, если уж
волки  совершат  нападение,  то  скорее  всего  на  бабушку. Эту свою тайную
надежду он выражает такими словами:
     - Если  какого  человека  съест  волк,  что он сделает с его очками? На
себя наденет, что ли?

     Трехлетний  Игорь  увидел  незнакомую  кошку  и  в  страхе спрятался за
материнскую спину.
     - Я  кошки  не  боюсь,  я  только  даю  ей дорогу, потому что она такая
хорошенькая.

     Мама  надела  нарядную  блузку  и  явно  собирается  уйти. Это очень не
нравится  трехлетнему  Леше.  Чтобы  удержать  маму  дома,  Леша прибегает к
лукавству:
     - Сними эту кофту, ты в ней некрасивая.

     Четырехлетнему  Валерику  в детском саду предложили нарисовать голубей.
Он ничего, кроме домиков, рисовать не умел. Он и нарисовал домик.
     - Где же голуби?
     - Они в домике.

     Андрюша  Румянцев  (2  г.  10  мес.)  заинтересовался плавающим в речке
бревном. Ему очень хочется подбежать к нему ближе, но его не пускают туда.
     Неподалеку   от  бревна  на  берегу  собачонка,  которая  нисколько  не
интересует Андрюшу.
     - Марина, правда, хорошая собачка?
     - Да. Очень!
     - Чудесная  собачка!  Нет, ты только подумай, какая собачка! Я побегу к
ней - такая хорошая!
     О бревне ни единого слова.

     Мать  собралась  уехать  на  неделю  из города и взять с собой Таню. Но
Таня  не  знает  об  этом.  Думает,  что она будет оставлена вместе с Юриком
дома.   Поэтому,  ни  слова  не  говоря  о  себе,  Таня  начинает  лицемерно
сокрушаться о брате.
     - И  ты  уедешь?  -  говорит она матери. - Ты можешь уехать от бедного,
больного маленького мальчика?
     Когда  же  она  узнает,  что  мать  намерена  взять и ее, она мгновенно
сбрасывает маску:
     - Не  такой уж он маленький и не такой уж больной! И вообще он большой.
И притом здоровый.
     К  чести Тани, необходимо сказать, что, в отличие от взрослых, она сама
не замечает своего лицемерия.

     - Мама, хлеба!
     - Подожди, скоро обед.
     - Ну дай моей кукле Маше.
     Получив  для куклы кусочек хлеба, четырехлетняя Галя сразу кладет его в
свой собственный рот.
     - Что же ты делаешь?
     - Пробую, не горячий ли хлеб: чтобы Маша не обожгла себе ротика.
     Я думаю, такому лукавству мог бы позавидовать любой иезуит.

     Двухлетняя  Зоя  не  хочет,  чтобы  дети,  пришедшие в гости, играли ее
игрушками. Ради этого она прибегает к таким измышлениям:
     - Куклу нельзя трогать: кукла больна. Мишку тоже нельзя: он кусается.
     Откуда  в  ней  это  лукавство?  Растет она в очень правдивой семье, не
выносящей никакого криводушия.

     А  совсем  недавно  та  же  Зоя, уже достигшая четырехлетнего возраста,
громко за столом произнесла непонятную фразу, услышанную ею по радио:
     - Антифашистская демонстрация в Греции.
     - Что это, по-твоему, значит? - спросила у нее удивленная тетка.
     Вместо  того  чтобы  откровенно признаться, что вся фраза недоступна ее
пониманию, Зоя уличает в непонимании тетку:
     - Ты  не  знаешь, что это значит? Папа, да объясни ты ей, пожалуйста, а
то мне стыдно, что она не знает.

     Родители  запретили Ирочке просить у посторонних людей угощения. Ирочка
пришла к соседям в гости. Стол еще не накрыт. Ирочка с невиннейшим видом:
     - Когда я была у вас в прошлый раз, вы угощали меня конфетами.

Глава третья

                              БОРЬБА ЗА СКАЗКУ

                          I. РАЗГОВОР О МЮНХАУЗЕНЕ
                                    1929

     Это  было  в Алупке в 1929 году. Больные ребята изнемогали от зноя. Они
шумели   и   хныкали.   Какая-то  растяпистая  женщина  кудахтала  над  ними
по-куриному, но не могла их унять.
     Я   пришел   издалека   и,   чтобы   обрадовать  их,  начал  читать  им
"Мюнхаузена".
     Через две минуты они уже ржали от счастья.
     Слушая  их  блаженное  ржание,  я  впервые  по-настоящему  понял, какое
аппетитное  лакомство  для  девятилетних людей эта веселая книга и насколько
тусклее была бы детская жизнь, если бы этой книги не существовало на свете.
     С  чувством  нежнейшей  благодарности  к автору я читал, под взрывчатый
хохот  ребят,  и  про топор, залетевший на луну, и про путешествие верхом на
ядре,  и  про отрезанные лошадиные ноги, которые паслись на лугу, и, когда я
на минуту останавливался, ребята кричали: "Дальше!"
     Но вот подбегает ко мне эта женщина, и на лице у нее красные пятна:
     - Что вы! Что вы!.. Да мы никогда, ни за что!..
     И  хватает  у  меня  из  рук  мою бедную книгу, и глядит на нее, как на
жабу,  и  двумя  пальцами уносит куда-то, а больные дети ревут от обиды, а я
иду растерянно за женщиной, и руки у меня почему-то дрожат.
     Тут  возникает какой-то молодой в тюбетейке, и оба говорят со мною так,
будто я пойманный вор:
     - Какое вы имеете право читать эту дрянь нашим детям?
     И  объясняют  мне  учительным  тоном,  что  в книге для советских ребят
должны быть не фантазии, не сказки, а самые подлинные реальные факты.
     - Но  позвольте,  -  пробую я возразить. - Ведь именно при помощи своих
фантазий  и  сказок  эта  книга  утверждает ребят в реализме. Самый хохот, с
которым  встречают  они каждую авантюру Мюнхаузена, свидетельствует, что его
ложь  им ясна. Они именно потому и хохочут, что всякий раз противопоставляют
его  измышлениям реальность. Тут их боевой поединок с Мюнхаузеном, поединок,
из  которого  они неизменно выходят каждый раз победителями. Это-то и радует
их  больше  всего. Это повышает их самооценку. "Ага, ты хотел нас надуть, не
на  таковских напал!" Тут спор, тут борьба, тут полемика, и их оружие в этой
борьбе  -  реализм.  Пойдите  спросите  ребят,  поверили ли они хоть единому
слову  Мюнхаузена, - они прыснут вам прямо в лицо. И вы оскорбляете их своей
дикой  боязнью,  как  бы  их  не  одурачили  небылицы  Мюнхаузена! Это ли не
издевательство  над  девятилетним гражданином Советской страны - считать его
таким  беспросветным глупцом, который способен поверить, что топоры взлетают
на луну!
     Глаза у педагогов были каменные. Но я уже не мог замолчать.
     - Или  вы  боитесь,  как  бы  эти буффонады Мюнхаузена не расшевелили в
детях  чувство  юмора?  Почему  веселая  книга внушает вам такое отвращение,
словно  вы - гробовщики или плакальщики? Или вы во что бы то ни стало хотите
отвадить  ваших  ребят  от  чтения  и внушить им лютую ненависть к книге? Вы
этого   добьетесь,  ручаюсь  вам!  И  поверьте,  что  те  педагоги,  которые
по-настоящему  борются за коммунистическое воспитание детей, осмеют и осудят
вас...
     Я  ждал  возражений,  но  эти люди были из породы недумающих и даже как
будто  обиделись,  что я приглашаю их самостоятельно мыслить. Только один из
них,  высоколобый  и  мрачный, безапелляционно сказал, что мои рассуждения -
чуковщина.
     И   на   этом   наша   дискуссия  кончилась.  Ребята  были  спасены  от
"Мюнхаузена".  Я  взвалил  на  плечи  мою  дорожную сумку и вышел на горячее
солнце.
     В   сумке   у   меня   были   любимые:  "Гулливер",  "Сказки  Гриммов",
"Конек-горбунок".  Я  хотел  подарить  эти  книги  ребятам,  но  высоколобый
перелистал их небрежно и, скучая, отодвинул от себя.
     - Это нам ни к чему, - сказал он. - Нам бы о дизелях или радио.
     Шагая вдоль берега по каменистой тропе, я думал о том, что случилось.
     "Почему  эти  чудаки,  -  спрашивал  я себя, - так уверены, что радио и
"Конек-горбунок"   несовместны?  Почему  они  думают,  что,  если  младенцу,
например,  прочитать  "Конька-горбунка",  он непременно отвратится от всякой
механики  и  до старости лет будет мечтать о жар-птицах? Откуда взялся у них
этот  тупой ультиматум: либо сказка, либо динамо-машина? Как будто для того,
чтобы   выдумать  динамо-машину,  не  понадобилось  самой  смелой  фантазии!
Фантазия  есть  ценнейшее  качество  ума человеческого, и ее нужно тщательно
воспитывать  с  самого раннего детства, - как воспитывают музыкальное чутье,
-  а не топтать сапогами. Ленин сказал о фантазии: "Напрасно думают, что она
нужна  только  поэту.  Это глупый предрассудок! Даже в математике она нужна,
даже  открытие  дифференциального и интегрального исчислений невозможно было
бы  без  фантазии.  Фантазия есть качество величайшей ценности..."*. Недаром
Карл  Маркс во время загородных прогулок рассказывал своим дочерям "чудесные
волшебные  сказки,  тянувшиеся  без  конца,  -  сам  по  дороге  сочиняя их,
растягивая  или,  наоборот,  ускоряя  события,  смотря  по длине оставшегося
пути..."**  Дарвин  в  детстве  был  такой  фантазер,  что  все  считали его
выдумщиком не хуже Мюнхаузена..."
     ______________
     *  В.И.Ленин,  Заключительное  слово  по  политическому отчету ЦК на XI
съезде  РКП  (б), 28 марта 1922 года. Полное собрание сочинении, т. 45, стр.
125.
     **  Поль  Лафарг,  Воспоминания  о  К.Марксе.  "Воспоминания о Марксе и
Энгельсе", Госполитиздат, М. 1956, стр. 72.

     Все   эти   доводы   показались  мне  столь  сокрушительными,  что  мне
захотелось  сейчас  же вернуться и доказать высоколобому, что он непоправимо
калечит ребят, изгоняя из их обихода фантастику.
     На  следующий  день  спозаранку  я уже был у него и изложил ему все эти
мысли,  а потом в заключение достал из своей походной сумки книгу и прочитал
оттуда такие слова:
     "Будем  развивать  природную  фантазию  или,  по крайней мере, не будем
мешать  ей  своеобразно  развиваться. Для маленьких ребят очень важно в этом
отношении   чтение   волшебных   сказок.   Теперь  нередко  можно  встретить
родителей,  восстающих  против  сказок.  Они  не  дают  их  детям,  стремясь
воспитать  трезвых,  деловых  людей.  Я всегда предсказывал таким родителям,
что из этих детей не выйдут ни математики, ни изобретатели..."
     Высоколобый взялся за свой белый картуз.
     - А  знаете  ли  вы, кто это пишет? - спросил я его с торжеством. - Это
пишет  не  какой-нибудь поэт или сказочник, а профессор прикладной механики,
автор   книг   "Основания   статики"   и  "Курс  сопротивления  материалов",
воспитавший  целые поколения выдающихся русских ученых. В итоге многолетнего
педагогического  и научного опыта он пришел к убеждению, что сказка есть его
союзник,  а  не  враг,  что  инженер,  который  в детстве не был воспитан на
сказке,  едва  ли  способен  к  инженерному  творчеству.  Статья  его  так и
называется:  "Значение  фантазии  для  инженеров"*.  Прочтите  ее, и вы сами
увидите,  что  сказка  не  только не мешает техническому воспитанию ребят, а
напротив, помогает и содействует.
     ______________
     *   См.   статью   профессора   В.Л.Кирпичева  в  "Известиях  Киевского
политехнического института" (1903).

     Но высоколобый отстранил мою книгу.
     - Не хотите читать? - спросил я. - Почему же?
     Он выпятил губу и веско сказал:
     - Потому что я сегодня выходной.
     К   счастью,  в  санатории  нашлись  педагоги  молодые  и  пылкие,  они
энергично поддержали меня.
     Но  их усилия не спасли "Мюнхаузена". Высоколобый получил образование в
Харькове,  где  в  то  время  подвизалась  группа педологов, горе-теоретиков
детского  чтения,  утверждавших,  что  пролетарским  ребятам  не  надобны ни
сказки, ни игрушки, ни песни.
     Высоколобый  именно  благодаря  этой  группе чувствовал себя совершенно
свободным от обязанности самостоятельно мыслить.
     Как  впоследствии  выяснилось,  около  этого  времени  А.С.Макаренко  с
гневом писал о педологах:
     "Я  всегда  честно старался разобраться в педологической "теории", но с
первых   же  строк  у  меня  разжижались  мозги,  и  я  не  знал  даже,  как
квалифицировать    всю   эту   теорию:   бред   сумасшедшего,   сознательное
вредительство,  гомерическая  дьявольская  насмешка над всем нашим обществом
или  простая  биологическая тупость. Я не мог понять, как это случилось, что
огромной  практической важности вопрос о воспитании миллионов детей, то есть
миллионов   будущих   и   притом   советских  рабочих,  инженеров,  военных,
агрономов,  решается  при помощи простого, темного кликушества и при этом на
глазах у всех"*.
     ______________
     *    Архив    А.С.Макаренко.    Цитирую    по    книге   Е.Балабановича
"А.С.Макаренко", М. 1951, стр. 112.

     "Мюнхаузен" и сделался жертвой подобных кликуш.
     Впрочем,  дело  не  только  в  педологах.  Среди моих сказок не было ни
одной,  которой  не  запрещала  бы  в  те давние годы та или иная инстанция,
пекущаяся о литературном просвещении детей.
     Сказка  "Мойдодыр",  например,  была осуждена Главсоцвосом за то, что в
ней   я   будто   бы  оскорбил...  трубочистов.  С  этим  приговором  вполне
согласилась  обширная  группа  тогдашних  писателей, в числе двадцати девяти
(!)  человек,  которая  так  и  заявила  в "Литературной газете" в "Открытом
письме М.Горькому":
     "Нельзя давать детям заучивать наизусть:

                А нечистым трубочистам
                Стыд и срам, стыд и срам! -

и  в  то  же время внедрять в их сознание,  что  работа  трубочиста  так  же
важна и почетна, как и всякая другая".
     С  "Крокодилом" обошлись еще проще: возвестили публично (в газетах и на
многолюдных  собраниях), будто я изобразил в этой сказке - что бы вы думали?
-  мятеж генерала Корнилова. То обстоятельство, что "Крокодил" написан годом
раньше, чем был поднят мятеж, не отменило этой неправдоподобной легенды.
     Запрещение  "Крокодила"  в  1928  году  вызвало  протест  ленинградских
писателей   и  ученых.  В  моем  архиве  сохранилась  бумага,  обращенная  к
педагогической   Комиссии  ГУСа  (Государственного  ученого  совета).  Среди
подписавших  протест  -  Алексей  Толстой,  Константин  Федин, Юрий Тынянов,
С.Маршак,  Михаил  Зощенко,  Ник.Тихонов, Лидия Сейфуллина, Вячеслав Шишков,
академики   Евгений   Тарле,   Сергей   Ольденбург,  шлиссельбуржец  Николай
Александрович  Морозов  и  многие  другие.  Под влиянием этого протеста было
дано  разрешение  "издать  книгу  небольшим  тиражом",  но  через  несколько
месяцев   разрешение  было  взято  назад,  несмотря  даже  на  вмешательство
Горького.   А   люди,   подписавшие   эту   бумагу,  были  названы  "группой
Чуковского".
     Впрочем,   "Крокодил"   был   счастливчиком   по   сравнению  с  "Мухой
цокотухой", от которой не раз и не два спасали советских детей.
     Раньше  всего на том основании, что Муха (по остроумной догадке все той
же Комиссии ГУСа) - "переодетая принцесса", а Комар - "переодетый принц".
     В  другой  раз  -  за  то,  что  в  нее  "было  протаскано"  мною такое
двустишие:

                А жуки рогатые,
                Мужики богатые, -

а  это,  по  мнению Комиссии,  свидетельствует,  что  я  выражаю  сочувствие
кулацким элементам деревни.
     В  третий  раз  злополучная "Муха" подверглась осуждению за то, что она
будто бы подрывает веру детей в торжество коллектива...
     Конечно,  я  счастлив, что в настоящее время я могу благодушно смеяться
над  такими шедеврами критической мысли. А тогда, признаться, было совсем не
до смеха.
     Точно  так  же  не  вызвало  во мне особенной радости такое официальное
письмо,  которое  я  получил  от  заведующей  детской  секции ленинградского
Госиздата:
     "Брать   под   защиту   и  требовать  переиздания  ваших  прежних  книг
("Телефон",  "Тараканище", "Айболит", "Крокодил") мы, как вы сами понимаете,
не  можем,  так  как  в  настоящее  время детям нужна, конечно, другая пища:
Комиссия  Главсоцвоса  разрешает  только  "Мойдодыра"  (но требует выбросить
"трубочистов")" и т.д.
     Тогда  же  в  Москве  состоялся диспут о детской книге. Об этом диспуте
писатель  Д.Кальм  дал  отчет  в  "Литературной газете" под таким заглавием:
"Оградим  нашего  ребенка  от  классово-чуждых  влияний!"  Там  с величайшим
сочувствием сказано о выступлении одного из руководящих работников ГИЗа:
     "Тов.  Разин  заявил,  что основной опасностью нашей детской литературы
является чуковщина".
     Один  из  тогдашних  журналов  напечатал  целую  статью  "О чуковщине",
посвященную  книге  "От  двух до пяти" (которая именовалась тогда "Маленькие
дети").
     В статье без всяких обиняков говорилось:
     "Мы   должны   взять  под  обстрел  Чуковского  и  его  группу...",  "С
идеологией  Чуковского  и  его  группы мы должны и будем бороться" и т.д., и
т.д., и т.д.*.
     ______________
     * "Красная печать", 1928, ь 9-10, стр. 92-94.

     Другой   журнал   через   несколько   месяцев   так  и  озаглавил  свое
выступление: "Мы призываем к борьбе с "чуковщиной".
     "Мойдодыр",  говорилось в журнале, "развивает суеверие и страхи", "Муха
цокотуха"  "восхваляет  кулацкое  накопление",  а  "Тараканище" и "Крокодил"
"дают  неправильное  представление  о мире животных и насекомых". Вследствие
всего  этого в той же статье родителям и воспитателям было предложено: а) не
читать  этих  книг  детям;  б)  протестовать  против их издания; в) призвать
детские  сады города Москвы и других городов присоединиться к этому протесту
и т.д., и т.д., и т.п.*.
     ______________
     * "Дошкольное воспитание", 1929, ь 4, стр. 74.

     К  счастью,  все  это  далеко  позади,  но  не  следует  думать,  что в
позднейшие  годы,  когда  "антисказочной кампании" был положен конец, разные
добровольцы перестали спасать от меня малышей.
     Когда   я   дерзнул,  например,  обнародовать  свои  переводы  народных
английских стихов для детей, в печати появилась такая рецензия Т.Чугунова:
     "Это  формалистическое  кривлянье  и  рифмованное сюсюканье Чуковского,
закрепляя  неправильности  языка,  встречающиеся у детей, мешает развитию их
речи...  Детиздату  должно быть стыдно (так и сказано: "должно быть стыдно")
от   того,   что   он   выпускает   такие  недоброкачественные  книжки,  как
"Котауси-Мауси".
     Лишь  к  концу  пятидесятых годов, когда духовная жизнь страны вышла на
новые  рельсы,  детям  удалось  отстоять свое право на волшебную сказку. А в
тот  период,  о  котором  я  сейчас  говорил, в период Пролеткульта и РАППа,
между малым ребенком и сказкой все еще стояли десятки преград.

                          II. "АКУЛОВ НЕ БЫВАЕТ!"

     Особенно   свирепым   кликушеством   отличалась   в  то  далекое  время
московская специалистка по воспитанию детей Э.Станчинская.
     Выступая  в  печати  и на разных трибунах, она победоносно доказывала с
самых  крайних  левацких  позиций,  что  сказки в огромном своем большинстве
чрезвычайно опасны для советских детей.
     И,  когда  другая  такая  же  кликуша, Э.Яновская, опубликовала брошюру
"Сказка  как  фактор  классового воспитания", содержащую такие же нападки на
сказку, Станчинская приветствовала появление брошюры словами:
     "Подчеркнем необходимость широкого распространения книжки Яновской".
     В  рецензии  высказывалась прискорбная мысль, будто сказку нужно давать
детям  не  тогда,  когда  она  им  насущно нужна для нормального развития их
умственных  сил,  а  позднее, когда потребность в сказке у них миновала. Это
все  равно, что разрешить человеку вступление в брак лишь после того, как он
достигнет восьмидесятилетнего возраста.
     Вот  с  этой-то  Станчинской  однажды  случилась  престранная  вещь. Ее
собственный сын взбунтовался против ее мракобесных теорий.
     Всеми  силами  оберегала она этого сына от сказок и, даже беседуя с ним
о животных, рассказывала ему лишь о таких, которых он видел своими глазами.
     Нужно же воспитать из него реалиста!
     Поменьше, поменьше зловредных фантазий!
     Особенно   ужасными   казались   ей   народные   сказки   "с  чудесными
превращениями, лешими, бабами-ягами и проч.".
     Ярая  противница  сказок,  она  так  и напечатала в одном из московских
журналов:
     "Предлагаем   заменить   народные   нереальные,  фантастические  сказки
простыми   реальными   рассказами,   взятыми   из  мира  действительности  и
природы!"*
     ______________
     * "На путях к новой школе", 1924, ь 1.

     Никаких  уступок,  никаких  послаблений!  Выбросить  все без исключения
сказки, былины, весь русский и всемирный фольклор!
     И  все  было  бы  в  полном  порядке,  но,  на беду, в качестве любящей
матери,  она  стала  вести  самый подробный дневник о маленьком сыне и, сама
того  не  замечая, этим дневником опровергла все свои домыслы о зловредности
фантастических сказок.
     Собственною своею рукою, так сказать, разрушила свои же идеи.
     Как  видно  из  ее  дневника - а этот дневник напечатан, - ее маленький
мальчик,  словно  в отместку за то, что у него отняли сказку, стал с утра до
ночи  предаваться самой буйной фантастике. То выдумает, что к нему в комнату
приходил  с  визитом  красный слон, то будто у него есть подруга - медведица
Кора;  и, пожалуйста, не садитесь на стул рядом с ним, потому что - разве вы
не  видите?  -  на этом стуле медведица. И - "Мама, куда ты? На волков! Ведь
тут же стоят волки!"*
     ______________
     *   Э.И.Станчинская,  Дневник  матери.  История  развития  современного
ребенка от рождения до 7 лет, М. 1924, стр. 52.

     А  чуть  выпал снежок, он тотчас же стал олененком, маленьким олененком
в  тайге;  а  стоило  ему  сесть  на  ковер, как ковер немедленно становился
пароходом.  В  любую  минуту  из  воздуха,  из  пустоты мальчик, силою своей
детской фантазии, мог сделать любую зверюшку.
     "Сегодня вернулся домой, бережно держа что-то в руке.
     - Мамочка,  я  принес  тебе  тигренка,  -  и  показывает пустую руку. -
Нравится тебе мой тигренок?
     - Да, да, детка!
     - Пусть он живет у нас, - просительным тоном.
     Садится  обедать  и  ставит  рядом со своей тарелкой тарелочку, и когда
ему приносят еду:
     - Мамочка, а тигренку?
     И в то же время оживленно рассказывает:
     - Я  влез  в  море,  кувыркался  там,  вдруг  пришел  большой  тигр,  я
спрятался под берег, потом я закинул сеть и поймал рыбу.
     - Где же она?
     - Я ее съел... сырую"*.
     ______________
     *   Э.И.Станчинская,  Дневник  матери.  История  развития  современного
ребенка от рождения до 7 лет, М. 1924, стр. 66.

     Так  проходили  почти  все  его  дни. Ежеминутно творил он какую-нибудь
сказку для себя.
     "- Мама, я птичка, и ты тоже птичка. Да?"*
     ______________
     *   Э.И.Станчинская,  Дневник  матери.  История  развития  современного
ребенка от рождения до 7 лет, М. 1924, стр. 92.

     "-  Мама,  ко мне в гости пришел один клоп, сел за столик, протянул мне
лапочку"*, и т.д., и т.д., и т.д.
     ______________
     *   Э.И.Станчинская,  Дневник  матери.  История  развития  современного
ребенка от рождения до 7 лет, М. 1924, стр. 48.

     А  мать, видя, что он буквально купается в сказке, как в море, всячески
оберегала его, чтоб он не осквернился напечатанной сказкой.
     Как  будто  есть какая-нибудь принципиальная разница между той сказкой,
которую  сочиняет ребенок, и той, которую сочинил для него великий народ или
великий писатель!
     Ведь  все  равно,  дадите  вы  ему  эту  сказку  или нет, - он сам себе
сказочник,  сам  себе  Андерсен,  Гримм  и  Ершов,  и  всякая  его игра есть
драматизация  сказки,  которую  он  тут  же  творит  для  себя, одушевляя по
желанию  все предметы, превращая любую табуретку в поезд, в дом, в аэроплан,
в верблюда.
     Я знал мальчугана, который, играя в трубочиста, воскликнул:
     - Не трогай меня, мама, ты запачкаешься!..
     И  другого,  который  по  ходу  игры  надолго  превратился в котлету и,
добросовестно  шипя  на сковородке, в сердцах оттолкнул свою мать, когда она
бросилась к нему с поцелуями:
     - Как ты смеешь целовать меня, жареного!
     Чуть  моя  трехлетняя  Мура, играя, разложила на полу свои книги, книги
тотчас  же  сделались  речкой,  где  она  ловила  рыбу  и  стирала белье. И,
нечаянно  наступив  на  одну  книгу,  она так естественно вскрикнула: "Ой, я
замочила  себе ногу!", что и я на секунду поверил, будто эти книги - вода, и
чуть не бросился к ней с полотенцем.
     Во  всех  этих  играх  ребята  выступают  как  авторы  и  в то же время
исполнители сказок, воплощающие их в сценических образах.
     И  жажда  верить  в свой сказочный вымысел у них так велика, что всякая
попытка  поставить  их  в  рамки  действительности  вызывает  у  них  жаркий
протест.
     Я  вспоминаю, например, трехлетнего Бубу, который окружил себя кубиками
и  заявил, что это зоологический сад. "Не могу, я заперт!" - ответил он, как
узник  из  темницы,  когда  его позвали гулять. "А ты шагай через кубики", -
предложили  ему, но это разрушение творимой им сказки показалось ему обидным
до  слез:  он упрямо продолжал оставаться в своей добровольной тюрьме и лишь
тогда  согласился  покинуть  ее,  когда  в его постройке выдвинули маленький
кубик, то есть сделали вид, что открыли для него ворота.
     У   ребят   с   изощренной  фантазией  такие  игры  доходят  иногда  до
эксцентрики.  Двухлетний  Левик, сидя у отца верхом на шее, любил отыскивать
себя  в  самых  неподходящих  местах: под лампой - нет, в наперстке - нет, в
кувшине  -  нет  и  т.д.  "Где  же  Левик?  -  Пропал! Вероятно, в папироску
забрался!"*
     ______________
     * Н.И.Гаврилова и М.П.Стахорская, Дневник матери, М. 1916, стр. 52.

     Раз  при  игре в войну Наташа исполняла роль солдатки, которая будто бы
осталась  в  избе  и  хозяйничала. К ней прибежали сказать, что ее муж убит.
Наташа  завопила  во  весь  голос.  Другие  дети  пытались успокоить ее. Они
повторяли,  что Боря, игравший роль ее мужа, жив. Наташа продолжала вопить и
не  успокоилась  до  самого  вечера.  Ночью  она всхлипывала во сне и, когда
старшие пытались утешить ее, говорила:
     - Ну что ж, что Боря жив, а ведь мово мужа убили!

     Играя  в  Спящую  царевну,  дети  чем-то  отвлеклись от игры и долго не
приходили к спавшей на лавке царевне.
     - Иди ужинать! - зовет ее бабушка.
     - Не могу. Я царевна. Я сплю.

     Не   только  игры,  но  и  самые  простые  разговоры  малолетних  ребят
свидетельствуют, что сказочное восприятие мира для них обыденная норма:
     - А будильник никогда не спит?
     - А чулку от иголки не больно?
     И  вот  этого-то  профессионального  сказочника  всячески  оберегали от
сказки, которой он дышит как воздухом.
     К  счастью,  это  не  удавалось  почти никогда. Потому что, спасая свою
детскую  психику,  ребенок уходит со сказкой в подполье и пользуется ею, так
сказать, нелегально, протаскивая ее в свой мир контрабандой.
     Известную  детскую писательницу Т.А.Богданович с самого раннего детства
воспитывала  сестра  "якобинца"  П.Н.Ткачева, в свое время тоже писавшая для
детей, Александра Никитична Анненская.
     Под   влиянием  просветительства  шестидесятых  годов  она  так  ретиво
охраняла  малютку  от  сказок,  что даже боялась взять няню - как бы няня не
рассказала  ей  сказку.  Девочке  читались  только  научные  книги,  главным
образом по ботанике и зоологии.
     Но   по   ночам,   когда  воспитательница  наконец  засыпала,  девочка,
освободившись   от   контроля,  наполняла  всю  комнату  самыми  диковинными
тварями.
     На  кровать  вскарабкивались к ней тогда обезьяны, на стуле у нее вдруг
появлялась  лисица  с  лисятами,  в  ее  одежде,  сложенной  возле  кровати,
начинали  копошиться какие-то птицы, и она каждую ночь подолгу разговаривала
с  ними.  Разговаривала  -  потому что каждый ребенок разговаривает со всеми
предметами, и все предметы разговаривают с ним.
     Эта   сказочная   жизнь  среди  иллюзорных  зверей  доставляла  девочке
огромную  радость,  потому  что  была  здоровым  и нормальным проявлением ее
детской природы.
     Так  инстинктивно  отстаивал бедный ребенок свое право на сказку, тайно
предаваясь  той  самой фантастике, от которой взрослые оберегали его, как от
тифа.
     Воспитательница  только того и достигла, что загнала волшебную сказку в
подполье  и  тем  самым  придала  ей удесятеренные чары. Не лучше ли было бы
просто прочитать девочке "Золушку" и "Красную Шапочку"?
     О  необходимости  развивать  детскую  фантазию при помощи чтения сказок
Ф.М.Достоевский писал в конце жизни одному из родителей:
     "Вы  говорите,  что до сих пор не давали читать Вашей дочери что-нибудь
литературное,  боясь  развить  фантазию.  Мне вот кажется, что это не совсем
правильно:  фантазия  есть  природная  сила  в человеке, тем более во всяком
ребенке,  у  которого  она,  с  самых малых лет, преимущественно перед всеми
другими  способностями развита и требует утоления. Не давая ей утоления, или
умертвишь  ее,  или  обратно,  -  дашь ей развиться, именно чрезмерно (что и
вредно)  своими  собственными  уже  силами.  Такая  же  натуга  лишь истощит
духовную сторону ребенка преждевременно"*.
     ______________
     *  Ф.М.Достоевский,  Письма,  т.  IV,  Гослитиздат,  М. 1959, стр. 196.
Письмо к Н.Л.Озмидову, 18 августа 1880 г.

     Мы  уже  видели,  что  сделал  пятилетний  ребенок,  когда  одна  умная
московская   мать,  желая  приобщить  его  к  подлинным  реальностям  жизни,
преждевременно  рассказала  ему  подробнейшим  образом  о зачатии и рождении
детей:  выслушав  ее  лекцию,  он  тотчас же переделал всю науку по-своему и
сообщил  матери,  что,  когда  он  был  у  нее в животе, он играл в тамошнем
садике и пил у тамошнего дяденьки чай.
     Вот  что  сделал  пятилетний ребенок с теми строго научными сведениями,
которые ему сообщили не вовремя.
     Он  словно сказал своей матери: ты видишь сама, что мне сейчас нужна не
эмбриология,  а  сказка, чтобы возможно полнее, пышнее, богаче пережить этот
полезнейший  для  моего  психического развития период. Не торопись прививать
мне  до  времени  "взрослое"  мышление,  потому  что  каждую твою "взрослую"
истину  я,  по законам своего естества, немедленно перенесу в фантастический
мир  и  даже  в  твою  утробу насыплю песочку, и разведу там сад, и поставлю
ларьки с моссельпромщиками.
     Лишенный    мюнхаузенов,    Гулливеров,    коньков-горбунков,   ребенок
бессознательно  компенсирует  себя  множеством  самоделковых сказок. Так что
педологи,  отняв у него народные сказки и сказки великих писателей (то есть,
в  сущности,  ограбив  его),  совершили  это ограбление зря и цели своей все
равно не достигли.
     Сказка  по-прежнему расцветала в ребячьем быту, только вместо народной,
или  пушкинской  сказки, или сказки кого-нибудь из современных поэтов ребята
вынуждены были самообслуживаться своей собственной случайной кустарщиной.
     А  использовать  их  тяготение к сказке, чтобы при помощи классических,
веками   испытанных   книг  развить,  укрепить,  обогатить  и  направить  их
способность  к  творческой  мечте  и  фантастике,  -  об  этом  организаторы
детского чтения тогда все еще не удосужились подумать всерьез.
     Между  тем  в  наше  время,  в  эпоху  осуществления  самых размашистых
научно-социальных  фантазий,  которые  еще  так  недавно  казались безумными
сказками,   нам  нужно  было  во  что  бы  то  ни  стало  создать  поколение
вдохновенных  творцов  и  мечтателей  всюду,  во  всех  областях  - в науке,
технике, агрономии, архитектуре, политике.
     Без  фантазии  и  в  физике  и  в  химии  будет  полный застой, так как
создание  новых гипотез, придумывание новых приборов, новых приемов опытного
исследования,  догадки  о  новых  химических  соединениях - все это продукты
фантазии.
     Трезвым,   осторожным  рутинерам  принадлежит  настоящее,  а  тем,  кто
фантазирует,  -  будущее.  Недаром  столь  пламенно  вступился  за  фантазию
знаменитый   английский   физик  Джон  Тиндаль.  "Без  участия  фантазии,  -
настаивал   он,  -  все  наши  сведения  о  природе  ограничились  бы  одной
классификацией  фактов.  Отношения  причин  и  их  действий рассыпались бы в
прах,  и вместе с тем рухнула бы и самая наука, главная цель которой состоит
в  установлении  связей  между  различными  частями  природы, ибо творческая
фантазия - это способность быстро образовывать новые и новые связи"*.
     ______________
     *  Джон  Тиндаль,  Роль  фантазии  в  развитии науки. Цитирую по статье
В.Кирпичева   "Роль   фантазии   для   инженеров"   в  "Известиях  Киевского
политехнического института" за 1903 год.

     Почему  же  педологи  наши сделали слово "фантазия" ругательным? Во имя
чего  они  вытравляли  его  из  психики  малых  ребят?  Во  имя реализма? Но
реализмы  бывают  различные.  Бывает  реализм  Бэкона,  Гоголя,  Менделеева,
Репина,  а  бывает  тупорылый и душный реализм лабазника, реализм самоваров,
тараканов и гривенников.
     Об  этом  ли реализме мы должны хлопотать? И не кажется ли нам, что его
подлинное  имя  -  мещанство?  Мещанство  достигает  в  этой области великих
чудес:  до  такой  степени вытесняет оно из детского быта сказку, что иные -
особо  несчастные  -  дети  даже в подполье не уносят ее, а с самого раннего
возраста  становятся  скудоумными практиками. Мы еще не окончательно вырвали
их  из  мелочей  обывательщины.  И  среди  них  есть  немало  таких, которые
трезвее,  взрослее,  практичнее нас; и если их нужно спасать от чего-нибудь,
так  это именно от страшного их практицизма, внушенного обывательским бытом.
А  педагоги  порою  беспокоятся,  дрожат,  как бы дети и впрямь не подумали,
будто  сапожки  растут  на  деревьях.  Эти несчастные дети так подозрительно
относятся  ко  всякому - самому поэтичному - вымыслу, что все сколько-нибудь
выходящее  за  черту  обыденности  считают  наглой и бессмысленной выдумкой.
Когда  в  одной  школе  повели с ними, например, разговор об акулах, один из
них поспешил заявить свой протест:
     - Акулов не бывает!
     Ибо  ничего  диковинного  для  них  вообще  на  земле не бывает, а есть
только хлеб да капуста, да сапоги, да рубли.
     Бояться   же,   что   какая-нибудь  сказочка  сделает  их  романтиками,
непригодными  к  практической жизни, могли только те канцелярские выдумщики,
которые,  с  утра  до  ночи  заседая  в  комиссиях, никогда не видали живого
ребенка.
     Оберегая  младенцев  от  народных песен, небывальщин и сказок, эти люди
едва  ли  догадывались  о  мещанской  сущности своего практицизма. Между тем
самый  их  взгляд  на  каждую  детскую книгу, как на нечто такое, что должно
немедленно,  сию  же  минуту  принести  видимую, ощутимую пользу, словно это
гвоздь  или хомут, обнаруживал мелкость и узость их мещанственной мысли. Все
они   страшно  боялись  фантастики,  между  тем  они-то  и  были  фантазеры,
метафизики,  мистики,  совершенно  оторванные  от  действительной  жизни. Их
вымыслы  о  зловредности  сказок  -  самая  безумная  волшебная  сказка,  не
считающаяся  ни  с  какими  конкретными  фактами. Это единственная сказка, с
которой нам приходилось бороться, - сказка отсталых педагогов о сказке.
     И  мы  говорили  этим  фантастам  и  мистикам:  бросьте  фантазировать,
сойдите   на   землю,  будьте  реалистами,  всмотритесь  в  подлинные  факты
действительности  -  и  вы  перестанете  дрожать перед Мальчиком с пальчик и
Котом   в   сапогах.   Вы  увидите,  что  с  определенного  возраста  сказка
выветривается  из  ребенка,  как  дым,  что  все  волшебства  и  чародейства
размагничиваются  для  него  сами собой (если только он находится в здоровой
среде), и у него начинается период жестокого разоблачения сказки:
     - Как же Снегурочка могла дышать, если у нее не было легких?
     - Как  могла баба-яга носиться по воздуху в ступе, если в ступе не было
пропеллера?
     Сказка  сделала свое дело: помогла ребенку ориентироваться в окружающем
мире,  обогатила  его  душевную  жизнь,  заставила  его  почувствовать  себя
бесстрашным  участником  воображаемых  битв  за справедливость, за добро, за
свободу,  и  теперь,  когда надобность в ней миновала, ребенок сам разрушает
ее.
     Бабушка рассказывает внучке:
     - ...ударился лбом об землю и сделался ясным соколом...
     - Вот  и  неправда! - кричит возмущенная внучка. - Просто на лбу у него
выросла шишка, и все!
     Но   до   семилетнего-восьмилетнего   возраста   сказка   для   каждого
нормального  ребенка  есть  самая здоровая пища - не лакомство, а насущный и
очень  питательный хлеб, и никто не имеет права отнимать у него эту ничем не
заменимую пищу.
     Между  тем  именно  таким  ограблением  ребенка  занимались  в то время
педологи.
     Мало   того   что   они   отнимали   у  детей  и  "Сказки"  Пушкина,  и
"Конька-горбунка",  и  "Алибабу",  и  "Золушку"  -  они требовали от нас, от
писателей, чтобы мы были их соучастниками в этом злом и бессмысленном деле.
     И  конечно,  находились  подхалимы-халтурщики,  которые  ради угождения
начальству  усердно  посрамляли в своих писаниях сказку и всячески глумились
над ее чудесами.
     Делалось  это  по  такому  шаблону:  изображался  разбитной, нагловатый
мальчишка,  которому все сказки трын-трава. К нему прилетала фея и приносила
скатерть-самобранку. Но он

                Руки
                В брюки
                Запихал,
                Прыснул,
                Свистнул
                И сказал:

                "Очень, тетя,
                Вы уж врете!
                Ни к чему теперь, гражданка,
                Ваша "скатерть-самобранка".
                Никого не удивите
                Этой штукою в Нарпите..."

     Когда  же ему стали рассказывать про Конька-горбунка, он опять "запихал
руки в брюки" и столь же забубенно ответил:

                Ну, а я предпочитаю,
                Знаете, вагон трамвая.

     Невоспитанный,    развязный,   хамоватый   малыш   пользовался   полным
сочувствием автора.
     И  подобных  книжек  было  много, и нельзя сказать, чтобы они совсем не
влияли на тогдашних детей.
     С  чувством  острой  жалости  прочитал  я  в  одном  из  журналов,  как
четырехлетний   ребенок   оказался   до   такой   степени   оболванен  своим
воспитанием,  что,  выслушав от матери поэтическую сказку о "Гусях-лебедях",
стал изобличать ее во лжи:
     - Ты  все  врешь,  мама: печка не говорит, и яблоко не говорит, и речка
не говорит, и девочка не спряталась в речку, девочка утонула*.
     ______________
     * "На путях к новой школе", 1926, ь 11, стр. 9.

     И  ведь  рада,  ведь  горда воспитательница, что мальчик оказался такой
умный  и  трезвый:  она  приводит  его  слова  как образец для других, хотя,
повторяю,  в  каждом,  кто  любит и знает детей, этот ребенок вызывает такую
щемящую жалость, словно он слепой или горбатый.
     Не  подозревая  о  его  страшном  изъяне, с ним пробуют говорить, как с
нормальным   ребенком.   Возбуждая   его  детскую  фантазию,  кто-то  сказал
необдуманно:
     - Ты маленькая белочка! Вот твои лапки!
     Он рассердился и возразил свысока:
     - Я не белочка, я Лева, и у меня не лапки, а руки!
     Конечно,  Менделеева  из  этакого  солдафона  не  выйдет,  а  разве что
Кувшинное рыло.
     К счастью, такие калеки - редкость.
     Огромное  большинство  четырехлетних  детей при помощи самочинных игр и
самоделковых  сказок отстояли свою нормальную детскую психику от душителей и
душительниц детства.
     Из  вышеизложенного  вовсе  не  следует, будто я только о том и мечтаю,
чтобы  советских  ребят  с  утра  до  ночи ублажали волшебными сказками. Тут
нужна  дозировка  -  и  самая строгая. Конечно, монархическую и клерикальную
сказку  нужно  изгонять  беспощадно.  Но  нельзя же было допустить, чтобы на
основе  своих  мелкоутилитарных  теорий  горе-педагоги  отнимали у советских
детей великое наследие мировой классической и народной словесности.
     Владычество  мнимых  борцов  за  мнимое реалистическое воспитание детей
оказалось  весьма  кратковременным.  В Москве, в Ленинграде и других городах
выступила   целая  когорта  пламенных  защитников  сказки,  вдохновляемая  и
руководимая Горьким.
     Гонители  сказок  отступили  с  уроном, и всем одно время казалось, что
они посрамлены окончательно.

Глава четвертая

                               ЛЕПЫЕ НЕЛЕПИЦЫ

                                                   Глаз человека не слыхал,
                                                   ухо человека не видало...

                                               В Шекспир "Сон в летнюю ночь"

                                             Медведь летит по поднебесью,
                                             В когтях да он несет коровушку,
                                             В осеку овца да яйцо снесла,
                                             На дубу свинья да гнездо свила.

                                                      Русская народная песня

                                           "Обмолвка актера:
                                           "Ключи заперты, двери в кармане".

                                              В.Слепцов. Отрывки из дневника

                                 I. ПИСЬМО

     Я получил такое письмо:
     "Стыдно,  т.Чуковский,  забивать головы наших ребят всякими путаницами,
вроде  того,  что  на  деревьях растут башмаки. С возмущением прочитали мы в
вашей книжонке такие фантастические строки:

                Жабы по небу летают,
                Рыбы по полю гуляют,
                Мыши кошку изловили,
                В мышеловку посадили.

     Зачем  вы извращаете реальные факты? Детям нужны общеполезные сведения,
а  не фантастика насчет белых медведей, которые будто бы кричат кукареку. Не
того  мы  ждем  от  наших  детских писателей. Мы хотим, чтобы они разъясняли
ребенку окружающий мир, а не затемняли его мозги всякой путаницей!"
     Я прочитал это письмо, и мне стало не то чтобы грустно, а душно.
     Какое  затхлое  и  безнадежное  невежество!  Дело не во мне и не в моих
бедных  стишках,  а  в огромном вопросе о принципах детского чтения, который
нельзя  же решать при помощи одного только обывательского "здравого смысла",
потому   что   "здравый   смысл"   нередко   бывает  врагом  всякой  научной
теоретической истины.
     Признаться,  я  даже почувствовал к своему обличителю жалость: взять бы
его  за  руку,  вывести  на  солнечный  свет  и  объяснить  ему от души, без
запальчивости,  самыми  простыми словами то, чего он не может понять в своем
обывательском погребе.
     Если  бы,  кроме  "здравого  смысла",  у  него были какие-нибудь другие
ресурсы,   он   увидел  бы,  что  "путаницы",  которые  кажутся  ему  такими
зловредными,  не только не мешают ребенку ориентироваться в окружающем мире,
но,  напротив,  укрепляют в нем чувство реальности, и что именно в интересах
реалистического  воспитания  детей  следует  культивировать  в детской среде
такие  стихи.  Ибо  так  уж  устроен ребенок, что в первые годы его бытия мы
можем   насаждать  в  его  душе  реализм  не  только  путем  ознакомления  с
окружающим   миром,   но   чаще  и  успешнее  всего  именно  при  посредстве
фантастики.

                            II. ТИМОШКА НА КОШКЕ

     Для  того чтобы мой обличитель мог вполне усвоить эту очевидную истину,
я повел бы речь издалека и сказал бы ему приблизительно следующее:
     - Заметили  ли  вы, мой бедный друг, что в русских народных стишках для
детей  -  этих  шедеврах  поэзии  и  педагогической  мудрости  -  редко  кто
проскачет  на коне, а все больше на кошке, на курице - на самом неподходящем
животном:

                Стучит-гремит по улице,
                Фома едет на курице,
                Тимошка на кошке
                По кривой дорожке.

     Нет,  кажется, такой птицы, такого животного, на котором не прокатились
бы люди в русских детских народных стишках:

                Села баба на баран,
                Поскакала по горам...

                Доктор едет на свинье,
                Десять розог на спине...

                Запрягу я кошку в дрожки,
                А кота в пристяжку...

                Сядьте на курицу,
                Поезжайте в кузницу...

                Машенька из дому уходила,
                На воробушке по улице катила...

                А Ерема на утяти
                Поехал пахати...

     Всюду  в  этих  стишках  нарочитое  отклонение от нормы: от лошади. Чем
объясняете  вы  такую  "нелепость"?  Деревенские дети, в возрасте от двух до
пяти,  отказываются  почему-то  ввести  в  свою песню канонического ездока и
коня.  Только  вчера  они  усвоили этот канон, только вчера постигли великую
истину,  что  лошадь  существует  для  езды, что здесь ее главная функция, а
сегодня наделяют этой функцией всякую заведомо неподходящую тварь:

                Как по речке, по реке
                Ехал рыжий на быке.
                Ему красный повстречался
                На козе.

     Всеми  способами  стремятся  они  заменить  верхового или ломового коня
каким-нибудь  нелепым  суррогатом,  и  чем  ощутительнее  эта  нелепица, тем
охотнее культивирует ее детская песня:

                Ехал повар на чумичке,
                Две кастрюли впереди.

     Дело  доходит  до  того,  что  огромное  для  детского  глаза  животное
заменяется  микроскопической  козявкой,  дабы  еще  сильнее  подчеркнуть всю
явную эксцентричность этого отклонения от нормы:

                Маленьки ребятки
                На маленьких козявках
                Поехали кататься.

     Но  необходимо  тут  же отметить, что, при всех этих резких отклонениях
от нормы, норма живо ощущается ребенком.
     На  каких  бы  козявках  ни  разъезжали  герои стишков, этим козявкам в
сознании  ребенка  всякий  раз  противопоставляется  лошадь, которая незримо
присутствует тут же.
     Иногда,  впрочем,  она присутствует зримо, но появляется лишь для того,
чтобы ее отстранение было еще более заметно:

                Впрег коня, конь-ат не везет.
                Впрег комара, комар-ат помчал,
                На гумно замчал.

     Эта  тяга  к  нарушению  установленного  порядка  вещей  наблюдается не
только  в русском фольклоре. В английских, например, народных детских песнях
тот же мотив о ездоке и коне варьируется множество раз:
     - Оседлаю  моего  петуха,  взнуздаю  мою  курицу и отвезу мою маленькую
даму домой... (I'll saddle my cock and I'll bridle my hen...)
     - Мать  Джека  поймала  гусака  и,  взобравшись  ему на спину, полетела
верхом  на  луну... (Jack's mother... caught the goose soon and mounting its
back flew up to the moon...)
     Причем  англичане минувших веков, как народ-мореплаватель, ввели тот же
процесс  отстранения нормы в стихи о морских путешествиях. Герои этих стихов
носятся  по  морю  в  самых  неподходящих  суденышках:  кто  в лохани, кто в
ковшике,  кто  в  решете!  Изо  всех  предметов во всем мире решето наименее
пригодно  для  навигации:  именно  поэтому детская английская народная песня
так охотно пользуется им.
     Универсально    это    систематическое    неприятие   ребенком   прочно
установленной истины.
     Нет  числа  тем  извращениям, которым подвергает детская народная песня
незыблемую  идею  езды  на  коне. Если она и оставит коня, она примет другие
меры, чтобы достичь демонстративного отклонения от нормы:
     а) либо перепутает эпитеты, неизменно характеризующие коня и телегу:

                Он на пегой на телеге,
                На дубовой лошади;

     б) либо поменяет местами ездока и дорогу:

                Ехала деревня
                Мимо мужика;

     в) либо повернет ездока в направлении, противоположном маршруту:

                Сел задом наперед
                И поехал в огород.

     Словом,  так  или  иначе  достигнет  вожделенной  нелепости, не оставив
нетронутым  ни одного из тех элементов, из коих слагается образ скачущего на
коне человека.
     Из  народной  песни  эта тенденция к заведомо неверному взаимоотношению
образов  перешла  в  литературно-книжную и утвердилась во многих излюбленных
детских  стихах;  таково, например, соединение двух взаимно исключающих друг
друга способов езды:

                Баба ехала верхом,
                Развалясь в карете.

                   III. ТЯГОТЕНИЕ РЕБЕНКА К ПЕРЕВЕРТЫШАМ

     Впрочем, будем говорить исключительно о народной поэзии.
     Ведь  нет  никакого сомнения, что стихи, которые я сейчас процитировал,
утверждены  и  одобрены  несчетными  поколениями русских детей, так как хотя
каждому  новому  поколению  родители,  деды  и бабки могли напевать наряду с
хорошим  и  плохое,  в  памяти маленьких слушателей всегда выживало лишь то,
что  наиболее  соответствовало  их  детским  запросам  и вкусам. И, дожив до
старости,  всякий,  кто в детстве слыхал эти песни, передавал в свою очередь
внукам  самое  лучшее,  самое  яркое.  А  все фальшивое, чуждое младенческой
психике  понемногу  забывалось,  отмирало  и, таким образом, не передавалось
потомству, переставало существовать для следующего поколения детей.
     То  был  суровый  отбор,  и  в  результате  этого  многовекового отбора
русские  дети  получили ценнейшее наследие песен, которые дороги именно тем,
что они как бы созданы самими детьми.
     Недетское погибло на тысячелетней дороге.
     Так  создавалась  образцовая  детская  народная  песня,  во  всей своей
семантике   и   ритмике  идеально  соответствующая  умственным  потребностям
русских  трехлетних  детей,  -  одно  из  сильнейших средств мудрой народной
педагогической практики.
     Точно  таким  же  путем возникла и та великая книга, которая у англичан
называется  "Старуха  гусыня"  ("The  Mother  Goose").  Стишки,  входящие  в
"Старуху  гусыню",  так  называемые  Nursery  Rhymes,  подверглись  тому  же
процессу  коллективного  отбора, бессознательно произведенного длинным рядом
детских  поколений.  Стишки эти просеивались через тысячи сит, прежде чем из
них  образовался  единственный  всенародный песенник, без которого немыслимы
детские   годы  английских,  шотландских,  австралийских,  канадских  детей.
Многие  из  этих стишков зарегистрированы в печати лет четыреста или пятьсот
тому  назад.  Например, песня о Готемских умниках (Three Wise Men of Gotham)
считалась старинной уже в середине XIV века.
     А  версия  песни  о  снеге  "Птаха  белая,  без  перышков" ("White bird
featherless") восходит к началу десятого века*.
     ______________
     *  Oxford  Dictionary  of Nursery Rhymes edited by lona and Peter Opie,
Oxford, 1958, pp. 81 и 193.

     Почему   же,  спрашивается,  среди  этих  произведений  фольклора,  так
чудесно  приспособленных  для  воспитания  детей,  возникла  такая  обширная
группа  озорных, диковинных стишков, посвященных нарочитому систематическому
отклонению   от   установленной  нормы?  Почему  образцовая  детская  песня,
одобренная  миллионами  детей,  в  течение многих веков культивирует с таким
упорством это явное нарушение реальности?
     Я   взял  одну-единственную  тему:  лошадь  везет  человека,  но,  если
всмотреться  внимательнее в детскую народную песню, можно заметить, что чуть
ли  не  каждая  тема,  доступная  кругозору  ребенка,  подвергается такой же
обработке,  словно  идея  строгой  закономерности вещей и событий невыносима
для трехлетнего ума.
     Многие   песни   как  будто  к  тому  и  стремятся,  чтобы  перемешать,
перепутать  те  немногочисленные данные опыта, из коих для ребенка слагается
вселенная.
     Чаще  всего  желанная  нелепица  достигается  в  детской песне тем, что
неотъемлемые  функции предмета а навязываются предмету б, а функции предмета
б навязываются предмету а.
     Благодаря  применению этого метода в фольклоре создались так называемые
небывальщины, издавна широко распространенные среди русских детей:

                Среди моря овин горит,
                По чисту полю корабль бежит...*
     ______________
     *  Великорусские  народные песни. Изданы проф. А.И.Соболевским, т. VII,
СПб. 1902, стр. 287.

     Здесь,  в этих строках, дано сочетание шести несочетаемых вещей: моря и
овина, корабля и поля, воды и огня.
     Подобную  же  обратную  перестановку  незыблемых  признаков моря и леса
находим в английском детском фольклоре:
     "Пустынник  спросил  меня,  сколько  ягод  земляники  растет  в море? Я
ответил ему: столько же, сколько копченых селедок растет в лесу".
     Повторяю  и  подчеркиваю:  для  восприятия  этих игровых стихов ребенку
необходимо  твердое  знание  истинного  положения  вещей: сельди - обитатели
моря, земляника растет в лесу.
     Небывальщина  необходима ребенку лишь тогда, когда он хорошо утвердился
в "бывальщине".
     Если  ему  неизвестно, например, что лед бывает только в холодную пору,
он не воспримет народной английской песни о том, что:

                Дети скользили по льду на коньках
                В летний жаркий день.

     Это  нужно  с  самого  начала понять и запомнить: все подобные нелепицы
ощущаются  ребенком  именно  как  нелепицы.  Он  ни  на минуту не верит в их
подлинность.  Навязывание  предметам  несвойственных  им функций и признаков
увлекает его как забава.
     В  русских  малых  фольклорных  жанрах  эта  забава  нередко  принимает
характер игры в обмолвку:
     Полтора молока кислого кувшина...

     Лыко мужиком подпоясано...

     Глядь,  из-под  собаки  лают  ворота. Мужик схватил собаку и давай бить
палку. Собака амбар-то поджала да под хвост и убежала.

     Квашня женщину месит.

     Озеро вспорхнуло, а утки остались...

     Корова бабу доит.

     Иногда же здесь откровенная игра несуразностями:
     Я посеял конопель, а выросли раки, зацвели вороны.

     Кошка кованая, утка дойная...

     Кочерга раскудахталася, помело нарумянилося...

     На печи старик - он рыбу ловил.

     Одёрни пуп, рубаху видно!

     На грушу лезу, грушки трясу, караси падают, сметану собираю.

     В  немецком  фольклоре,  как  и  во  всяком другом, тоже с незапамятных
времен  существует  великое множество таких же озорных небылиц - для детей и
для  взрослых. Приведу одну из них, наиболее удачную, в талантливом переводе
Льва  Гинзбурга.  Она  распространялась  в  "летучих  листках" в 1530 году в
Нюрнберге:

                Жил в мужике богатый дом,
                Пил хлеб, закусывал вином,

                Стриг ножницы овечкой.
                Доской рубанок он строгал,
                В коня повозку запрягал,
                Топил поленья печкой.
                . . . . . . . . . . . . . . .
                Сажал он в репе огород,
                Воров поставил у ворот,
                Чтоб под покровом мрака
                Не влезла в дом собака.
                Он в рыбах озеро удил,
                Ему сынок жену родил...*
                                        и т.д.
     ______________
     *  "Немецкие народные баллады" в переводе Льва Гинзбурга, М. 1959, стр.
118-120.

     По этой схеме построено немало любимейших детских стихов.
     Например,  эта  бессмертная  народная  песня,  возрождающаяся  с каждым
новым поколением детей:

                Слепой подглядывает,
                Глухой подслушивает,
                Безногий вдогон побежал
                Немой караул закричал*.
     ______________
     *  Великорусские  народные песни. Изданы проф. А.И.Соболевским, т. VII,
СПб. 1902, стр. 210-211.

     Вариантов  этой  песни  великое множество. Один из наиболее характерных
таков:

                Еще где же это видано,
                Еще где же это слыхано,
                Чтобы курочка бычка родила,
                Поросеночек яичко снес...
                Чтоб безрукий клеть обокрал,
                Голопузому за пазуху наклал,
                А слепой-то подсматривал,
                А глухой-то подслушивал,
                Безъязыкий "караул" закричал,
                А безногий впогонь побежал*.
     ______________
     *  Великорусские  народные песни. Изданы проф. А.И.Соболевским, т. VII,
СПб. 1902, стр. 291-292.

     В народе такие стихи называются иногда "нескладухами":

                Вы послушайте, ребята,
                Нескладуху вам спою:
                "Сидит корова на березе,
                Грызет валяный сапог".

     Примеров  таких  "нескладух"  можно  привести сколько угодно, и все они
будут   свидетельствовать   о  неистребимой  потребности  каждого  здорового
ребенка  всех эпох и народов внести нелепицу в тот малый, но отчетливый мир,
с   которым   он   недавно   познакомился.   Едва  только  ребенок  уразумел
окончательно,  какие  предметы  съедобны,  какие  нет,  он  с  радостью стал
слушать народную нескладуху о том, что

                Жил-был Моторный на белом свету,
                Пил-ел лапти, глотал башмаки.

     Недаром  в  зарубежных  детских  антологиях так часто встречается целый
отдел  "стихотворений  без  смысла".  Вот одно из них, принадлежащее Уильяму
Рэнду (William Rand); оно так и озаглавлено - "Перевернутый мир":

                Если бы конь оседлал седока,
                Если бы трава стала есть корову,
                Если бы мыши охотились за котом,
                Если бы мужчина стал женщиной, -
                Весь мир перевернулся бы вниз головой*.
     ______________
     * "This Singing World" ("Этот поющий мир"), N.Y., 1923, p. 325.

     В  сущности,  все  стишки,  о которых мы сейчас говорили, суть стишки о
перевернутом мире.
     По  какой-то  непонятной  причине  ребенка  влечет в этот "перевернутый
мир",  где  безногие бегают, а вода горит, а лошади скачут на своих ездоках,
а какие-то Моторные вместо хлеба едят башмаки.
     Выделив  эти  произведения  детского  фольклора  в особую группу, я дал
всему  их циклу название "Стишки-перевертыши"* и попытался дознаться, какова
же  их  практическая  цель  в  системе  народной  многовековой педагогики. Я
говорил  себе:  ведь  не  стал  бы  народ  так  упорно,  в  течение стольких
столетий,  предлагать  новым  и  новым поколениям детей такое множество этих
своеобразных   произведений   поэзии,   если   бы   они   не  способствовали
совершенствованию психической жизни ребят.
     ______________
     *  Слово  "перевертыш"  издавна  живет  в языке. Ново лишь то значение,
которое в настоящем случае я придал ему как литературному термину.

     И  все  же  я долго не мог доискаться, в чем польза детского влечения к
игре  в  "перевернутый  мир".  Ни у русских, ни у иностранных писателей я не
нашел о нем ни единого слова.
     В  конце  концов  разгадка  этого  странного  явления  нашлась. Но не в
литературе, а в жизни.
     К этой разгадке привела меня моя двухлетняя дочь.
     В  ту  пору  для  нее,  как  и  для  многих детей ее возраста, являлось
источником  сильнейших  эмоций  и  напряженнейшей умственной деятельности то
незначительное  само  по  себе  обстоятельство,  что  петух кричит кукареку,
собака лает, а кошка мяукает.
     Эти  скромные  сведения были могучим завоеванием ее интеллекта. Прочно,
нерасторжимо,  раз  навсегда  привязала  она  к петуху "кукареку", к кошке -
"мяу",   к  собаке  -  "гав-гав"  и,  справедливо  гордясь  своими  великими
знаниями, неустанно демонстрировала их.
     Эти  знания  сразу  внесли  ясность, порядок и стройность в обаятельный
для нее, как и для всякого младенца, мир окружающих ее живых существ.
     И  вот  как-то  входит  ко мне дочь - на двадцать третьем месяце своего
бытия  -  с  таким  озорным  и в то же время смущенным лицом, точно затевает
необыкновенную  каверзу.  Такого сложного выражения я никогда не видел у нее
на лице.
     Еще издали она крикнула мне:
     - Папа,  ава - мяу! - то есть сообщила сенсационную и заведомо неверную
весть,   что   собака,  вместо  того  чтобы  лаять,  мяукает.  И  засмеялась
поощрительным,  несколько  искусственным  смехом,  приглашая и меня смеяться
этой выдумке.
     Я же был наклонен к реализму:
     - Нет, - ответил я, - ава - гав.
     - Ава  -  мяу!  -  повторила  она, смеясь и в то же время ища у меня на
лице  выражения,  которое  показало  бы ей, как ей следует относиться к этой
еретической выдумке, которой она даже чуть-чуть испугалась.
     Я решил войти в ее игру и сказал:
     - А петух кричит мяу!
     И этим санкционировал ее интеллектуальную дерзость.
     Никогда   самая   затейливая   эпиграмма   Пирона  не  вызывала  такого
благодарного  смеха,  как  эта  убогая  шутка,  основанная  на  механическом
перемещении  двух  элементарных  понятий.  То была первая шутка, которую моя
дочь  ощутила  как  шутку  на  двадцать  третьем  месяце  своего  бытия. Она
почувствовала,  что  не  только не страшно "переворачивать" по своей прихоти
мир,  а,  напротив,  весело  и  очень  забавно,  лишь бы только рядом с этим
неправильным  представлением  о  мире в уме оставалось сознание правильного.
Она,  так  сказать,  воочию  увидела основную пружину комизма, заключающуюся
именно  в  том,  что  данному  предмету  навязываются  прямо противоположные
качества.
     Постигнув  механизм  своей  шутки, она пожелала наслаждаться ею опять и
опять, измышляя все новые несоответствия между животным и звуком.
     И  тогда  мне  показалось  - я понял, откуда эта выразившаяся в детском
фольклоре   несокрушимая   страсть  к  несоответствиям,  несообразностям,  к
разрыванию связей между предметами и их постоянными признаками.
     Ключ  ко  всему  этому  в  той  многообразной и радостной деятельности,
которая  имеет  такое  большое  значение для умственной и нравственной жизни
ребенка, - в игре.